Смерть, жизнь, волшебник и розы
Прислушайся к миру. Зовется он Блис, и услышать его легче легкого; вот его звуки — смех, вздохи, а там кто-то пытается сдержаться и не икать. А вот и клик-клак работающих механизмов — или биение сердца? Тут и звук дыхания толп — или их слов. Шаги, шаги, звук поцелуя, шлепок, крик младенца. Музыка. Музыка, может быть. Стук пишущей машинки, разносящийся в ночи, нежной, как дядя Том, сознание, целующее лишь одну бумагу? Быть может. Теперь забудь слова и звуки и взгляни на этот мир.
Прежде всего — цвета; назови один. Красный? Цвет берегов, между которыми лениво несет свои воды зеленый поток, натыкается на фиолетовые камни. Вдалеке город — желтый, серый, черный. Ну а здесь, по обе стороны от реки, в открытом поле раскинулись павильоны. Выбери любой цвет — все они тут под рукой. Более тысячи павильонов, словно воздушные шары, вигвамы, грибы без ножек, сверкают посреди голубого поля, увешанные флажками и вымпелами, полные движущихся цветов, — это людские одежды. Через реку перекинуто три изжелта-белых моста. Река течет к кремовому морю, оно часто волнуется, редко штормит. Из него вверх по реке поднимаются баржи и лодки, суда покрупнее, и причаливают они то тут, то там к берегу. Другие спускаются с неба и садятся где попало на голубую ткань поля. Их пассажиры расхаживают среди павильонов. Они всех рас, всех сортов. Они едят, они болтают. Они издают звуки и носят цвета. Подходит?
Запахи нежной поросли, ласковые поцелуи ветерка… Когда же бриз приносит эти ароматы к ярмарке, они едва уловимо меняются: к ним примешивается запах опилок, который никак не назовешь неприятным, и запах пота, который не может быть очень уж неприятным, если часть этого пота — твоя. А еще запах дыма, готовящейся пищи, чистые ароматы спиртного. Обоняй этот мир. Пробуй его, глотай, переваривай. Лопни от него.
…Как человек с альпенштоком, глаз которого прикрывает повязка.
Он прогуливается среди барышников и девах, жирный, как евнух, — но только как. Кожа его странного телесного цвета, а правый глаз — серое, крутящееся колесо. Недельной давности щетина обрамляет лицо, и все цвета сошли с пятнающей голубое поле кляксы его одежды.
Ровна его походка. Тверда рука.
Он останавливается купить кружку пива, подходит поближе посмотреть на петушиный бой.
Он ставит монету на меньшего из петухов, и тот разносит противника в пух и прах; выигранным расплачивается он за свое пиво.
Потом разглядывает минуту-другую представление дефлорирующей труппы, пробует образцы рекламируемых наркотиков, отшивает коричневокожего мужчину в белой рубахе, который пытается угадать его вес Тут из ближайшей палатки появляется коротышка с близко посаженными темными глазами, подходит к нему, тянет за рукав.
— Да?
Мощно рокочет его голос, кажется, что он исходит из самого центра его тела.
— Судя по экипировке, ты, может быть, проповедник?
— Да, так и есть — внеконфессионального толка.
— Отлично. Не хочешь ли подзаработать? Буквально за несколько минут.
— И что же тебе от меня нужно?
— Тут один тип собирается покончить с собой, а потом его похоронят прямо в палатке. Могила выкопана, все билеты проданы. И публика начинает уже волноваться. Исполнитель не хочет выступать без подобающего религиозного аккомпанемента, а наш проповедник в дупель пьян.
— Ясно. Это обойдется вам в десятку.
— Давай за пять.
— Ищи другого.
— Ну ладно, десять! Пошли! Они уже шикают и топают ногами!
Он заходит в палатку, щурится.
— А вот и проповедник! — возвещает зазывала. — Мы готовы приступить. Как тебя звать-то, папаша?
— Бывает, меня зовут Мадрак.
