И пока он сидел там весь этот день, а его рот вбирал ругань и исторгал алкоголь и его глаза распрочитывали прочтенное, он знал, что одновременно новые машины отправляются назад в Детройт и разбираются на конвейере, что трупы воскресают в предсмертную агонию, а священники во всем мире, сами того не подозревая, служат черные мессы.
Ему хотелось засмеяться, но он не мог принудить свой рот сделать это.
Он вкурил две с половиной пачки сигарет. Затем наступило новое похмелье, и он лег в постель. Потом солнце зашло на востоке.
Крылатая колесница Времени неслась перед ним, когда он открыл дверь, сказал «до свидания» своим утешителям, и они вошли, сели и посоветовали ему не поддаваться горю до такой степени.
Он заплакал без слез, представив себе, что ему предстояло.
Вопреки своему безумию, он страдал.
…Страдал, а дни катились назад.
…Назад, неумолимо.
…Неумолимо, пока он не понял, что это время уже близко.
Он мысленно скрежетал зубами.
Велики были его горе, его ненависть, его любовь.
Он был в своем траурном костюме и развыпивал бокал за бокалом, а где-то люди наскребывали землю назад на лопаты, которые будут использованы, чтобы расзакопать могилы.
Он въехал задним ходом на своей машине на стоянку у похоронного бюро, поставил ее и сел в лимузин.
Они ехали задним ходом всю дорогу до кладбища.
Он стоял среди своих друзей и слушал священника.
— .праху прах, земле Земля, — сказал тот, а впрочем, в каком порядке ни говори эти слова, получается практически то же самое.
Гроб был поднят назад на катафалк и возвращен в траурный зал похоронного бюро.
Он просидел службу, и отправился домой, и распобрился, и распочистил зубы, и лег спать.
Он проснулся, снова оделся в траур и вернулся в бюро.
Цветы все были на своих местах.
Друзья со скорбными лицами разрасписались в книге соболезнований и распожали ему руку. Затем они вошли внутрь посидеть и посмотреть на закрытый гроб. Затем они ушли, а он остался наедине с распорядителем похорон.
Затем он остался наедине с собой.
По его щекам текли вверх слезы.
Костюм и рубашка были вновь несмятыми.
Он уехал задним ходом домой, разделся, распричесал волосы. День вокруг него рухнул в утро, и он вернулся в постель распроспать еще одну ночь.
В предыдущий вечер, проснувшись, он понял, что ему предстоит.
Дважды он напряг всю свою силу воли, чтобы прервать последовательность событий. И потерпел неудачу.
Он хотел умереть. Убей он себя в тот день, так не возвращался бы к нему теперь.
В его сознании закипали слезы при мысли о прошлом, от которого его теперь отделяло менее суток.
Прошлое преследовало его по пятам в этот день, пока он раздоговаривался о покупке гроба, склепа, всяких похоронных принадлежностей.
Затем он возвратился домой к похмелью — самому тяжелому — и спал, пока не проснулся, чтобы развыпивать бокал за бокалом, а затем вернуться в морг и снова прийти домой как раз вовремя, чтобы повесить трубку после этого звонка, этого звонка, который раздался, чтобы нарушить…
…Безмолвие его злости своим треньканьем.
Она погибла.
Она лежала где-то в обломках своей машины на девяностом шоссе.
Пока он расхаживал, вкуривая сигарету, он знал, что она лежит там и истекает кровью.
…И умирает после аварии на скорости восьмидесяти миль в час.
…И оживает?
…И вместе с машиной становится целой и невредимой, и вновь живет, воскресшая? И в эту самую минуту мчится багажником вперед домой на жуткой скорости, чтобы раззахлопнуть дверь после их финальной ссоры? Чтобы разнакричать на него и чтобы он разнакричал на нее?
Он мысленно застонал. Он в душе своей ломал руки. Не может это остановиться именно сейчас. Нет. Только не сейчас.
Все горе, вся любовь, вся ненависть к себе вернули его так далеко, так близко к той минуте…
Не может, не может это кончиться теперь.
Через какое-то время он перешел в гостиную, его ноги ходили из угла в угол, его губы сыпали ругательства, а сам он ждал.
Дверь хлопнула и открылась.
Она смотрела на него. Тушь смазана, слезы на щеках.
— !чертям всем ко уезжай Так, — сказал он.
— !уезжаю Я, — сказала она. Вошла внутрь, закрыла дверь. Торопливо повесила пальто на вешалку.
