— Ты ей ничего не сказала?
— Ничего. Ты же сам мне ничего не говорил. Но из того, о чем разговариваете вы трое, из случайно оброненных слов, я поняла.
— Я не собирался ничего от тебя скрывать, — сказал Харкорт. — Я просто…
— Да нет, ничего страшного.
— Как ты думаешь, Нэн хотела расспросить тебя о нашей цели?
— Мне так показалось. И вот еще что. Она не та, за кого себя выдает.
— Что ты хочешь сказать?
— Она одевается в лохмотья, ходит босая, у нее всклокоченные волосы, к которым она не притрагивается гребнем. Она хочет, чтобы мы считали ее просто старой каргой. Но все равно видно, кто она на самом деле.
Харкорт заинтересовался.
— А кто она, по-твоему, на самом деле?
— Когда-то она была благородной дамой. Очень благородной. Такой благородной, что теперь не может этого скрыть. Кое-какие обороты речи, когда она не следит за собой, отдельные движения, манеры. На пальце у нее перстень с камнем, и она хотела бы, чтобы мы считали камень дешевой стекляшкой. Но я знаю, что это не так. Могу поклясться, что это рубин чистейшей воды.
— Откуда ты знаешь?
— Любая женщина тебе сразу скажет. Не мужчина — мужчины на такие вещи не обращают внимания.
— Надо будет взглянуть, — заметил Харкорт. — Хорошо, что ты мне об этом рассказала. А теперь пойдем, пора ужинать.
Ужин был готов, и аббат уже приступил к еде.
— Я слишком проголодался, чтобы дожидаться вас, — сказал он. — Садитесь и скажите, как вам понравится угощение. Наша приятельница Нэн — необыкновенно искусная повариха. Кому еще могло бы прийти в голову поджарить нарезанное мясо с натертым сыром, кусочками сала и травами, собранными в лесу, и все это как следует перемешать? Получилось очень вкусно.
И он снова набил полный рот.
— Этот старый козел уже почти такой же, как раньше, — сказал Шишковатый.
— Если не считать того, что у меня по всему телу зуд от твоей гнусной мази, — проворчал аббат.
— Завтра мы дойдем до храма, — сказала Нэн. — Не рассчитывайте, что после этого я смогу вас кормить, — мне будет некогда, буду собирать коренья и травы.
К вечеру следующего дня, поднявшись на вершину холма, они увидели храм.
— Вот он, — сказал аббат. — Вот наконец этот храм, куда мы столько времени пробиваемся по этой нечестивой стране.
Храм стоял в небольшой долине, по которой извивался прозрачный ручеек. Он был окружен вековыми деревьями, почти скрывавшими его от глаз.
— Мы устроим здесь привал, — сказал Харкорт, — а туда пойдем утром. Я не хочу блуждать в темноте.
Храм был огромен — Харкорт еще никогда не видел такого величественного здания. Каменные стены колоссальной высоты были увенчаны уходящими ввысь башнями, и даже башни казались столь же массивными, как и несущие их устои. Над стенами возвышались крутые скаты крыш, причудливо пересекавшиеся под всевозможными углами по прихоти неведомого зодчего. Утреннее солнце отражалось в красных, зеленых и синих витражах. Все здание дышало былой роскошью и неумирающим величием. Глядя на него, Харкорт не мог не подивиться тому, как могли такое выстроить обыкновенные люди.
Вокруг храма шла невысокая каменная ограда, кладка которой казалась грубой и примитивной рядом с великолепно выложенными стенами самого храма. Кое-где она обвалилась, и видно было, что за ней растет множество плодовых деревьев, многие из которых стоят в полном цвету.
Торжественной цепочкой путники двинулись вдоль южной части ограды к западу. Немного не доходя до места, где ограда поворачивала на север, оказался пролом, через который можно было подойти к храму. Они обошли западный угол здания и вышли на мощеный двор, откуда поднимались ко входу в храм широкие каменные ступени. Одна из створок тяжелых дубовых дверей сорвалась с петель и лежала на камнях, другая, косо висевшая на месте, была полуоткрыта. С карниза над дверью на путников смотрели оскаленные морды горгулий.
Взглянув на них, Харкорт не то чтобы заметил, а скорее почувствовал, что в них есть нечто странное. Часть их выглядела как-то не так, как другие, — они казались более гладкими и округлыми. Он присмотрелся внимательнее, но не мог понять, есть между ними разница или это ему только почудилось.
