Войдя в камеру, священник замигал, стараясь привыкнуть к полумраку. Блэйн встал.
— Я рад, что вы пришли, — сказал он. — К сожалению, самое большое, что я могу предложить, это присесть здесь на нарах.
— Ничего, — ответил священник. — Меня зовут отец Фланаган. Надеюсь, я не помешал?
— Ни в коей мере. Рад вас видеть. Покряхтывая от натуги, отец Фланаган опустился на край койки. Это был пожилой тучный человек с добрым лицом и морщинистыми, скрюченными артритом руками.
— Садись, сын мой. Надеюсь, что не отвлек тебя. Сразу хочу предупредить, что я постоянно влезаю в чужие дела. Видимо, причина этому — моя паства, большинство из которой, независимо от возраста, большие дети. О чем бы ты хотел побеседовать со мной?
— О чем угодно, — ответил Блэйн, — кроме разве религии.
— Ты не веришь в Бога, сын мой?
— Не особенно, — ответил Блэйн. — Обычно размышления на эту тему приводят меня в замешательство.
Старик покачал головой:
— Наступили безбожные дни. Теперь стало много таких, как ты. Меня это беспокоит. И святую церковь-мать тоже. Мы живем в тяжелые для духа времена.
Люди больше предаются боязни зла, чем созерцанию добра. Ходят разговоры об оборотнях, злых духах и чертях, хотя все это еще сто лет назад казалось вздором.
Тяжеловесно развернувшись, он уселся боком, чтобы лучше видеть Блэйна.
— Шериф сказал мне, что ты из «Фишхука».
— Думаю, отрицать это бесполезно, — ответил Блэйн.
— Мне никогда еще не приходилось говорить с людьми из «Фишхука», — слегка запинаясь, как будто беседовал скорее с собой, чем с Блэйном, произнес старый священник. — До меня доходили только слухи, а истории о «Фишхуке», которые я слышал, поразительны и невероятны. Одно время тут жил торговец, его факторию потом сожгли — но я так и не побывал у него. Люди бы меня не поняли.
— Судя по тому, что произошло сегодня утром, я тоже думаю, что не поняли бы, — согласился Блэйн.
— Говорят, что у тебя паранормальные…
— Это называется «парапсих», — поправил его Блэйн. — Будем называть вещи своими именами.
— Ты и правда таков?
— Не понимаю, чем вызван ваш интерес, святой отец.
— Только познавательными соображениями, — ответил отец Фланаган, — уверяю, чисто познавательными. Кое-что из этого интересует лично меня. Ты можешь говорить со мной так же свободно, как на исповеди.
— Когда-то, — сказал Блэйн, — науку подозревали в том, что она скрытый враг всех религиозных догм. Сейчас повторяется то же самое.
— Потому что люди снова боятся, — произнес священник. — Они запирают двери на все запоры. Они не выходят по ночам. На воротах и крышах своих домов рисуют кабалистические знаки — заметь, вместо святого креста — кабалистические знаки. Они шепотом говорят о таких вещах, о которых никто не вспоминал со времен средневековья. В глубине своих невежественных душ они трясутся от страха. От их древней веры мало что осталось. Конечно, они исполняют обряды, но по выражению лиц, по разговорам я вижу, что делается у них в душе. Они потеряли простое искусство верить.
— Нет, святой отец, просто они очень растерянные люди.
— Весь мир растерян, — сказал отец Фланаган.
И он прав, подумал Блэйн: весь мир в растерянности. Потому что лишился кумира и, несмотря на все старания, никак не может найти другого. Мир лишился якоря, на котором он держался против бурь необъяснимого и непонятного, и теперь его несет по океану, не описанному ни в одной лоции.
Одно время кумиром была наука. Она обладала логикой, смыслом, абсолютной точностью и охватывала все, от элементарных частиц до окраин Вселенной. Науке можно было доверять, потому что она прежде всего была обобщенной мудростью человечества.
А потом настал день, когда Человек со всей его пресловутой техникой и всемогущими машинами был вышвырнут с небес назад на Землю. В тот день божество науки утратило часть своего ослепительного блеска, и чуть ослабла вера в него.
Когда же Человек сумел достичь звезд без помощи каких-либо машин, культ механизмов окончательно рассыпался в прах. Наука, техника, машины все еще существовали, играли важную роль в повседневной жизни, однако им больше не поклонялись.
