— Слышишь ли музыку деревьев? — осведомился незнакомец самым густым басом, какой только доводилось слышать Дункану.
— Нет, а ты? — парировал беглец. Великан, конечно, внушал почтение, но Дункан смертельно устал, все еще не утолил ни голода, ни жажды, а кроме того, не боялся никого из людей — по крайней мере, так он себя уверял.
— Разумеется, — пророкотал великан. — В этот час и при такой погоде они играют аллегретто ре мажор.
— Ты всегда такую херню несешь? — усмехнулся Дункан.
— Ха! Ха! Хо! ХО! ХО! ХО! — Смех незнакомца отличался от рева разъяренного медведя только наличием улыбки. Он протянул Дункану руку, и ладонь беглеца утонула в великанском кулаке. Показывать свою силу великан не стал — незачем.
— Добро пожаловать, друг. Полагаю, ты бежишь от того, что правительство называет правосудием?
— Угадал. А ты? — Дункану казалось, что все происходящее не совсем реально. Он на сцене, среди странных декораций, вместе с исполнителем экзотической роли. Только вот текста ему не дали, приходится импровизировать.
Самым удивительным ему показалось то, что незнакомец без вопросов поверил, что Дункан — мятежник в бегах. А окажись он органиком, выдающим себя за беглеца?
Впрочем, очень может быть, что этот тип сам органик, выдающий себя за беглеца, чтобы ловить беглецов настоящих.
— Я Уильям Сент-Джордж Дункан. Разыскиваюсь правительством. Так что я для тебя опасен, за мной идет охота.
Великан подошел к мешку с провизией и, повернув голову, ответил:
— А я — отец Кобэм Ван Кабтаб. Короче, падре Коб, хотя ничего короче во мне вроде и нет.
Возвращаясь с сумкой в одной руке и громадным сандвичем в другой, падре Коб пробурчал, не переставая жевать:
— Ты из какого дня?
— Из вторника.
— А бежал?..
— Из клиники Такахаси в Манхэттене.
Мохнатые черные брови поднялись.
— Впечатляющее начало. Хотел бы я узнать, как это ты провернул, но с этим обождем. Пошли, гражданин Дункан. Или можно просто Уильям?
— Сойдет и Билл.
— Слишком обычно. Как насчет… Данк?
— О’кей.
Падре Коб направился на север. Дункан последовал за ним.
— Куда мы идем? — спросил Дункан, когда его провожатый остановился, чтобы глотнуть из фляги.
— Придем — узнаешь. Держись за моей спиной. И молчи, я не филин — шею выворачивать.
«Парень, а если у меня передатчик под кожей?», — подумал Дункан. Впрочем, а кто сказал, что передатчика нет у падре?
— Ты сам из какого дня? — спросил Дункан, когда они петляли между кустами.
— Родом из четверга. А сейчас живу с четверга до четверга, как положено Богом и природой.
— Люди и сами часть природы. И все, что они делают, — естественно, потому что ничего противоестественного природа сотворить не может.
— Хитро сказано, — прогудел падре Коб. — Спорить не буду. Но скажу одно: быть однодневкой нездорово. Как тебе такое?
— Точно мозгам по яйцам, — ответил Дункан.
Падре хихикнул, то есть издал звук, долженствующий изображать хихиканье, потом внезапно остановился и поднял руку. Дункан замер. Жест священника явно подразумевал, что лучше помолчать, но вокруг раздавались только птичьи крики — громче всего воронье карканье. Быть может, птиц встревожило то, что привлекло внимание Коба?
Вдалеке меж деревьями мелькнуло что-то темно-рыжее. Прислушавшись, Дункан уловил треск, точно кто-то здоровенный ломился через подлесок.
— Порядок, — негромко произнес великан. — Это медведь. Пойдет в нашу сторону — скройся с глаз.
— Может кинуться?
— Пока ты со мной — нет. Но я не хочу, чтобы он нас видел. Некоторым зверям лесники навешали не только передатчики, но и крохотные телекамеры. Что медведь видит, то и лесник. А заметят нас — живо ганки примчатся.
Шум утих в отдалении.
— Может, заметила нас камера, а может, и нет, — пробормотал Кабтаб. — Может, ее там и не было, камеры-то. Будем идти, как если бы ее не было. «Если бы». Хлеб насущный с маслом для человечества. Им и живем.
Дункан не стал спрашивать, что тот имеет в виду. Пока важнее были факты, а не философские раздумья. А хлеб с маслом оставим до лучших времен.
— Могу я спросить, куда мы идем? — осведомился Дункан. — И когда придем?
— Спросить можешь, но ответа не получишь. — Падре Коб широко улыбнулся.
