Мирон закинул голову, глядя на тучи. Дождь ударил сильнее, забарабанил по листьям цветов, крышам, по ним двоим, не разбирая, заливая одновременно и княжну Райрона и Мирона Мирополя.
Идвар смотрел на неё, моргая, сбрасывая тяжёлые капли с ресниц, щурил глаза. Дождь был громким, и ему пришлось повысить голос, почти закричать:
— Нельзя, вы заболеете!.. — попытался взять за плечо, но Аэлла отстранилась, она стояла, обнимая сама себя за плечи, и мокрые, выбившиеся, прядки волос прилипли к щекам. — Пойдёмте!
— Идите! — прокричала она в ответ, давая понять, что не сдвинется с места, упрямо глядела, борясь с дождём.
Идвар обнял её вдруг за плечи и мягко впереди себя втолкнул в помещение, в тепло и свет замка. Крутанулся и снова обнял, прижимая к груди, к мокрой рубашке. Дождь был ночным, холодным, и через момент у них двоих начали стучать зубы.
— Я… Я пр-ровожу вас… — он глядел сверху в её мокрые глаза. Аэлла закачала головой отрицательно.
— Не надо…
— П-почему?..
— Здесь… рядом… комната… А-айрила… — Аэлла дёрнула дрожащим подбородком. Да, это был лучший вариант, там должно быть чисто, есть постель и камин. Она не будет сегодня возвращаться к себе. Но стояла пока, не шелохнувшись, смотрела в его лицо. Мокрые волосы облепили лоб, шею, тяжело лежали на воротнике белой рубашки.
Он был так близко, как в прошлый раз. И на этот раз, как и тогда, он наклонился и поцеловал её в губы, осторожно и нежно, так нежно, как это можно было сделать дрожащими губами.
Всё так же, обнимаясь, они вошли в чужую комнату, зажгли свечи и нашли кровать. Бросив на пол мокрую одежду, долго лежали под одним одеялом, тесно-тесно прижавшись друг к другу. Не говорили ни слова, пока не согрелись. И Аэлла не думала ни о чём, кроме опьяняющего её дурмана нереальности происходящего. Со страхом и непонятным возбуждением чувствовала прикосновение чужой кожи к себе, мужской кожи, горячей, пугающей.
Идвар шептал ей в ухо:
— Я только зашёл, я только увидел… Это было что-то, скажи кому — не поверишь… Как наваждение, как безумие… — Аэлла лежала на его плече, подтянув к груди колени, и Мирон обнимал её второй рукой, прижимая к себе, говорил, говорил в ухо:- Прости меня… Я сделал больно, я был грубым… — она еле заметно повела подбородком, прикрыла глаза. — Я не должен был… Как я вообще мог?..
И стал вдруг целовать её лицо, целовал губы, лоб, виски, глаза, быстро и аккуратно. Аэлла откинулась назад, прижалась лопатками к кровати, чувствуя, как жар разливается по телу. Так и лежала с закрытыми глазами, впитывая даже мимолётное касание мужских губ каждой клеточкой тела. Мокрые волосы холодили спину, всё ещё связывая с реальностью.
— Я люблю тебя… Ты слышишь меня?.. Люблю тебя, Аэлла… — он говорил ей то, в чём сам себе боялся признаться. Ласкал, целовал её шею, грудь, руки, целовал дрожащие тонкие пальцы и шептал. — Люблю… Люблю… Люблю…
Замер, и Аэлла открыла глаза, глядя опьянённым взглядом.
— Ты позволишь?..
Он просил у неё разрешения, спрашивал её желания, глядя в самую душу. Она качнула головой и коснулась пальцами дрожащих губ:
— Почему ты дрожишь?..
Он помедлил с ответом:
— Боюсь…
— Чего?..
— Не поймёшь всё равно…
— Попробую…
Он опять помедлил с ответом, прижался щекой к щеке, шепнул чуть слышно:
— С чужой проще…
А только такие и были у него, чужие, нелюбимые, те, с которыми он был, не задумываясь, с безразличием, и всё получалось так, как надо. А здесь был страх, страх сделать ошибку, сделать больно, вообще не суметь…
— Не бойся… — прошептала Аэлла. — Представь, как боюсь я…
Он улыбнулся с горечью, с пониманием. У неё вообще никого никогда не было, ей не с кем сравнивать, и она отдавала всё, что у неё было. А он брал…
Она задохнулась, кусая губы, аж глаза потемнели, впилась пальцами в мышцы на плечах чуть выше локтей, оттолкнулась, будто пыталась освободиться, выскользнуть из-под него. Идвар обнял её, запуская ладони под спину, прижимая её всю к себе, и её губы коснулись его шеи как раз под ухом, там, где уже успели высохнуть мокрые волосы.
— Потерпи… Потерпи совсем чуть-чуть… Мне тоже больно… — шептал он ей еле слышно. — Любимая моя, я знаю…
