Лида ничего не ответила. Потом сказала:
— А Ирина… кажется, влюблена.
— Влюблена?
Вот это уже было для меня полной неожиданностью. Я мог представить себе всё что угодно, кроме влюблённой Ирины. В моей памяти она осталась строгой, непримиримой, недоступной никаким личным радостям, оставшейся наедине со своим горем.
— В кого же? — спросил я.
— Один наш работник, — ответила Лида. — Его фамилия Каргин. Он секретарь партийного комитета.
Мне стало вдруг грустно. Я знал, как любила Ирина своего первого мужа, как страдала, когда он погиб. Наблюдая за ней, я думал о незыблемости настоящих человеческих чувств.
— Почему ты замолчал? — спросила Лида. — Я познакомлю тебя с Каргиным. Он очень хороший человек.
Лида говорила что-то ещё, но я не мог оторваться от мысли об Ирине. Когда я наконец заставил себя сосредоточиться на том, что говорила Лида, она уже замолчала.
Несколько минут мы сидели молча.
— Ну, а я, Лидуша, с завтрашнего дня засяду за книгу. Я хочу написать книгу о войне.
— Роман? — спросила Лида.
— Не знаю, как получится.
— Но что это всё-таки будет такое?
— Я не знаю, — ответил я. — Книга о войне. О счастье победы. Словом, сейчас мне трудно рассказывать об этом.
— А знаешь, — продолжала Лида после короткого молчания, — за последнее время я часто думаю о том, что я сделала в жизни. Ведь мне, Сашенька… ты помнишь, сколько мне лет?
Её вопрос застал меня врасплох. Я никогда не задумывался над тем, сколько Лиде лет. Тогда, перед войной, ей было двадцать четыре года. Она так и осталась для меня двадцатичетырехлетней. Но ведь с того времени… ох, сколько лет прошло с того времени!
— Мне почти тридцать, — тихо сказала Лида, покачивая головой, точно удивляясь своим годам.
— А мне за тридцать, — так же тихо проговорил я, подумав, что и мне уже много лет.
— А я вот почему-то до сих пор чувствую себя девчонкой. А ведь я уже пожилой человек, и ты тоже, Сашенька, мы уже не молодые люди.
— Война, — сказал я. — Самые лучшие годы отняла у нас война.
— Лучшие? — переспросила Лида. — Нет, нет, Сашенька, это не может быть правдой, это очень жестоко, если есть лучшие годы. Значит, раз они прошли, то и жить не для чего! А я вот не чувствую этого. — Лида тряхнула головой. — Мне кажется, что вся жизнь ещё впереди. И мне всё время хочется что-то делать. А тебе?
— Ты знаешь, — не ответил я на её вопрос, — люди очень неосторожно обращаются со счастьем. Мы всегда признаем его только задним числом. Подумать только: мы выиграли такую войну! Решалась судьба людей, страны, мира. И вот мы победили. Разве одного этого мало, чтобы чувствовать себя счастливым?
Она ничего не ответила. Потом проговорила, глядя в окно:
— Белая ночь… Все эти годы я как-то не замечала, когда начинались белые ночи и когда кончались… И на улице пусто… Мне всегда казалось, что белые ночи хороши именно тогда, когда на улице нет людей.
— А знаешь что? — предложил я. — Давай побродим немного. Будем одни в белой ночи.
— Неужели ты не устал за день? — удивилась Лида.
— Да мы никуда не пойдём. Совсем рядом. Мне очень хочется.
Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.
— Куда же мы? — спросила Лида, беря меня под руку. Она накинула на плечи белый плащ и казалась сейчас очень сродни этой светлой ночи.
Я знал, куда идти. Мне хотелось отыскать тот самый блиндаж, в котором когда-то висел пёстрый шарф и артиллеристы угощали меня супом из концентрата.
— Куда же мы пойдём? — повторила Лида. — Иди за мной, — сказал я.
Мы обогнули развалины и вышли на пустырь. Я всматривался, стараясь вспомнить путь к блиндажу.
— Что ты ищешь? — спросила Лида.
— Прошлое, — ответил я, улыбаясь. — Мне хочется на несколько минут вновь встретиться с прошлым.
Я, кажется, отыскал путь. Узкая, почти заросшая травой тропинка вела к пригорку. Сперва я увидел залитую дождевой водой траншею. Вход в блиндаж я заметил ещё издали.
— Зачем мы пришли сюда? — тихо спросила Лида.
— Неужели ты не понимаешь, зачем? Мне просто хочется ещё раз, но уже по-новому пережить всё это… Ты подумай, три года назад я стоял вот на этом самом месте, наш дом был разбит, и я не знал, найду ли тебя.
