«Кроме этого. Вот кто если убьёт, то навсегда».
А губы уже с готовностью шептали:
— Золотце моё самоварное, сусальное да слюдяное. Что ты бесишься, разве хорошие люди так себя в конюшне ведут?
— Это он твою буланку в охоте почуял. И пожилая кобыла, да при ней вообще мерин. Что ли, не знала?
— Что ж не увели, — пробормотала Галина словно между делом.
— А и увели как раз под вечер. Орри. Говорит, малость поколдовать придётся. Запах перебить или иначе. Вот такие они, ба-нэсхин наши.
Золотой жеребец внезапно затих, поглядел горячим глазом, просунул морду сквозь решётку. Как-то враз Галина оказалась рядом, а морковь — на зубах жеребца. Хрупал, обдавая раскрытую ладонь струйками влажного дыхания.
— Ох, — удовлетворённо сказала монахиня. — Как это ты умеешь с мужиками ладить.
— Сама за собой не знала и не верила. Не на ком было убедиться.
— Говорил кто?
— Вроде как. Подвирали, думаю.
— Не скажи. Вот какое имя бы ты дала этому шелапуту?
— М-м? Ну… Деспот, рыжий, да ещё амулет из морского камня…
Галина замялась, но вдруг выпалила:
— Сардер.
— В точку! — хлопнула в ладоши приоресса. — Была у нас гостья, схоже с моими сёстрами названа. Игна Карди. При ней жеребёнок на ножки встал.
Тут по проходу загрохотали копыта. Орихалхо вёл под уздцы их буланку, грациозно уклоняясь от благожелательных морд, что свешивались со всех сторон едва ли не гроздьями.
— Мать Кастро, я Данку верну в денник рядом к Марто. Теперь покойно будет.
— Да уж, — хмыкнула та с пониманием. — Пока тебя всю ночку носило, получилась иная расстановка приоритетов.
И удалилась, шурша подолом по сену, бросив напоследок:
— Теперь тебе, девица, и без нас работку выдумают.
После её ухода Орри и Галина некоторое время мерили друг друга взглядами. Потом он резко произнёс:
— Хотите и дальше владеть — надо подсёдлывать буяна и выводить. Сэнья сумеет?
— Не знаю. Даже где у них сёдла, не видела. Помоги, ладно?
Морянин улыбнулся:
— Сэнья — пока не воин, но скоро им станет.
— Путаешь что-то, ну ладно: воин чуть получше прямого убийцы. Я же помню твои слова.
— И помните на здоровье.
Куда-то сходил, вернулся с уздечкой в руках и седлом на загорбке.
— Станьте в денник рядом со мной. Чтобы он вас видел.
Надел оголовье, бросил седло на холку, подвинул, словно бы одним пальцем затянул подпруги:
— Становитесь в стремя. Путлища я подгоню.
О том, чтобы подсадить в седло, речи даже не заводилось. Пришлось со скрежетом управляться самой — хорошо ещё, что рейтузы поддела под юбку. Только вот обтянутые трикотажем коленки все одно торчали вперёд, словно пара вагонных буферов.
Орри хладнокровно заметил:
— В монастырских башмаках верхом ездить опасно — каблука нет. В стремя провалишься. И переменять уже нет времени.
Ибо Сардер уже неторопливо тронулся к входным воротам конюшни. Орихалхо бросил на мерина узду и чепрак, вспрыгнул поверх прямо с пола.
Догнал, улыбнулся:
— Вы красиво держитесь.
— Льстишь. Тёлушка телушкой. Юбку вон на коленях расправь, будь другом.
И сама понимала, что нет — не льстит никак. Посадка у неё выработалась куда лучше ожидаемого. Сардер, умница, тоже подстраивался. Вот типус — за лакомый кусочек признал. Или принял.
С шага перешли на рысь: тоже достижение — если задницу враз не отобьёшь, в седле танцуя. Вверх-вниз.
Орихалхо выехал вперёд, смеясь, положил руку ей на колено, повёл кверху:
— Складок мало на подоле, тянуть будет. Кинжалом разрезать?
И что-то жаркое опахнуло ей не одни ноги — грудь, лицо:
— Не надо. Сама как-нибудь.
Отчего-то белозубая улыбка померкла.
— Сэнья не воин. Боится гибельной остроты.
— Я же говорила, а ты всё не веришь.
И хлопнула коня по крупу, обогнала, обогнула здание монастыря сбоку.
Очнулись оба всадника, когда кони сбавили шаг, пошли по тропе меж кустами. Подруги увидели, разогнулись в спине, замахали кетменями и носовыми платочками. Ветер подхватил, расправил, развеял: платки, гривы, волосы, мысли — всё.
Вот они уже рядом с фиордами. Перед грудью скакунов расступаются ковыли, прыскают во все стороны кузнечики, стрекочут в висках молоточками. Беззаботное и торопливое кишение жизни в траве — словно прилив.
