Странный обычай. И не он один.
То, что дело её отца, не очень видного, по здешним меркам, негоцианта, рассматривалось в самых верхах. То, что в суде не присутствуют ни истец, ни ответчик, нет диалога между прокурором и адвокатом, но один и тот же юрист рассматривает все доводы за и против и излагает их судьям. Что ни одно дознание не считается верно проведенным, если на нём как к ответчику, так и к истцу не применяются особые методы воздействия. Хотя последнее зачастую опускают, потому что верно использовать такое может лишь тонкий знаток души. Ибо здешние допросные методы сами по себе немногим тяжелей выскребывания плода из матки или выдирки зубов без наркоза. Как говорят в Верте, боль не должна затмевать разумения, вольный же разум волён и исхитряться.
Всё это также шокировало и казалось полной дичью.
Продолжало казаться.
Гали опустилась на табурет с таким расчётом, чтобы между ней и сьёром Мариньи да-Ромалин оказался низкий четырехугольный столик для распития кофе и прочих напитков. Колено к колену садятся лишь друзья и любовники, на углу стола — члены семьи или братства, во главе стола и сбоку — соответственно сеньор и вассал, тот, кого просят, и сам проситель. Выбор, означающий «присутствие высшей породы, что по стечению обстоятельств попала в подчинение к низшей» Галина сделала на чистой интуиции. Все мольбы давно уже потеряли всякий смысл.
— Благодарю вас за согласие вести со мной дальнейший диалог, сэнья Гали, — негромко произносит Мариньи, ритмично поглаживая колено. Незнающему никак не сориентироваться: имя у городского главы такое же простое, как наряд. Широконосые, как львиная лапа, туфли и штаны с буфами вместо обтяжных рейтуз — уступка не моде, но всего лишь ревматизму.
— Да, — кивает Галина. — Согласилась. А что мне остаётся?
— Тогда вначале позвольте повторить мои резоны, а в придачу освежить наши обстоятельства. Ваш почтенный батюшка, мэс Алек да-Рутейни, имел несчастье повздорить с местным конкурентом по поводу, скажем так, расширения рынков сбыта. Поскольку законные права были равновесны, а более того по причине, что оба претендента успели протитуловать друг друга с редкостной изобретательностью, ваш батюшка, именно он, а, подчёркиваю, не противная сторона, настоял на судебном поединке. Кинжальщик он был не в пример более виртуозный, с этим согласились все высокие чины маэстрата. Но поскольку речь шла не о человеческом, но о божеском, противнику было дозволено принять вызов. Первый же контрвыпад поразил мэс Алека в правую руку. Он мгновенно переложил нож в левую и нанёс противнику удар в лёгкое, мало не задев сердечных пазух. Обоих поединщиков тотчас развели, дабы не случилось худшего, и прямо на месте оказали им посильную помощь. И незамедлительно вернули их родичам.
«Мы с отцом ликовали — тем более что на сам поединок я не смотрела: не дело для дочери видеть отца в облике дикого зверя. Ведь оружие диктует свои права человеку. А так — сквернослов наказан, торговому делу суждено процветать и в дальнейшем», — думает Галина.
— Однако поразить сердце на деле не так-то легко, и мэс Ротгир поднялся с ложа через неделю. Рана же вашего батюшки загноилась и, несмотря на усилия по излечению оной, не заживала до самого конца.
«Проклятые лекари, неучи. Живодёры. Палачи. Не позволили даже повязку с антибиотиком наложить», — она стискивает губы, так ей по-прежнему больно.
— Ваш родитель согласился с высокими свидетелями поединка в том, что проиграл залог.
«Клянусь, в таком папу убедили лица куда более низкого положения. Хотя мне уже не раз внушали, что я несправедлива к аборигенам, и сказать в ответ было нечего».
— А поскольку играли оба острым оружием и на грани смерти, тем залогом, по нашим законам, было отнюдь не простое осмеяние и наложение штрафа, но сама жизнь проигравшего.
«Он не знал. Мы оба — да что там, вся наша российская диаспора не подозревала».
— Незнание закона нигде и никогда не освобождает от ответственности, — сьёр Мариньи будто слышит эту внутреннюю реплику, но на самом деле лишь прокручивает заново свои же аргументы. — Безусловно, суд вышней чести пошёл бы навстречу мэс Алеку и позволил ему пересечь границу с Рутеном в обратном направлении. Туда, где его поступок — не проступок.
