«А я-то как думала? По бабам ходили?»
Галина слегка натянула повод — мерин встал, за ним весь отряд.
— Так что если бы нам в обнимку с городскими блохами ночевать, и на казнь бы полюбовались. Верно?
Сигфрид жутко удивился:
— Да ты что, иния. Смертный ритуал — дело весьма парадное, к нему готовятся по крайней мере за декаду, реже — седмицу. А то кума папы Рейни дочкины крестины вином запивала и мясом заедала. Мейстер по местному обычаю её таверну досматривал, ну, где за столами и по всем лавкам доступные красотки. И супруга подыскал хорошего. И наследничка своего, похоже, отдавал ей же приобщить: если не вчера, то раньше.
«Напоролась на откровения, как говорится. Уж лучше бы…»
— Сигги. Так я чуть не забыла — отказали нам в тайной дорожке или как?
Тряхнула поводом. Все снова зарысили, иногда пригибаясь, чтобы не врезаться лбом или макушкой в ветви.
— Ну…Старший мейстер говорит — утомились оба, ночь без продыху гуляли. Погодить нам день-другой — услали бы на иную дорогу, а чего ждать, если за то время мы уже далеко ускачем?
— Логично, — пробормотала Галина себе под нос. — Не схлестнулись бы языками — был бы нам нынче проводник.
— Нам надо торопиться? — удивился Сигфрид. — Так прикажи, иния.
— Уже поторопился, — ответила она. — Люди в усадьбе не в пример иным деликатные. Как мне самой ума хватило ту мину не взорвать — хотя пустяки, думаю.
— А? — Про детей. Что-то даму Веронильд задело, когда я ими поинтересовалась. Этак рикошетом на излёте. Поручиться не могу, однако. Тем временем отряд вышел к воде, которая отчего-то засветилась на той же стороне, что и раньше — круглое озеро, на котором распростерлись в точности такие же листья кувшинок.
— Ненюфар. Это ведь они? Здесь они тоже так называются?
«На траурно-чёрных волнах ненюфары,
Как думы мои, молчаливы,
И будят забытые, грустные чары
Серебряно-белые ивы».
— Поэта звали Гумми-Лев, — отозвался Торкель. — Я читал. Непонятные стихи: белое на чёрном по всему Вертдому — знак высшего благородства. Но эти кувшинки куда чаще селетами зовут, в честь одной гордой дамы. А о самих дамах говорят — «лилия на водной глади», когда хотят выразить безмятежность, нарисованную на лице, подобно цветку.
— Удивительно: своих у вас стихов нет, так гумилевские… — начала Галина.
В это мгновение склонённые ветки рядом с озером расступились, и на дорогу выехал карий жеребец. Капюшон всадника спереди открывал белую, как ивовый ствол, шею, глаза ночного зверя с овальным зрачком, фосфоресцировали в полутьме, вперяясь в предводительницу.
То был Мейнхарт.
Все разговоры вмиг умолкли. Некоторое время пришелец и люди отряда мерялись надменными взорами.
— Ну, говори, коли пожаловал, — сказала, наконец, Галина.
— Если вам необходим краткий путь, я проведу, — ответил юноша. — Он нелёгок, но я сумею и один. Отец не помеха — он может решать за меня, лишь когда это касается моего шедевра.
Сигфрид хмыкнул, засадив локоть под рёбра Торкеля. Торкель наполовину фамильярно пихнул своим стременем бок игренчика.
Галина ответила:
— Ничего не требуется нам более уверенности в другом человеке. Ты, говоришь, не стал истинным мужчиной и мастером?
Юнец еле заметно прихмурился. «А брови-то какие — двойной полумесяц». Глянул не в глаза — куда-то между носом и ключицами.
— Высокая игна Гали — Истребительница Рутен может меня спросить. Никто другой.
— Я и спрашиваю.
— Мне скоро шестнадцать. У господина Хольбурга я — единственный наследник по праву. Мой долг обучиться, чтобы перенять ремесло, и я учусь. Но чтобы вполне заменить отца, мне должно исполнить следующее по счёту отсечение головы, — Мейнхарт выпрямился в седле, закончил с лёгкой грустью:
— Вот я и удрал при первой возможности.
— Так ведь отец с матерью хватятся — тревожиться будут.
— Верна знает. Отец сказал, что пускай, но если когда ворочусь — без промедления шкуру спустит.
Люди вокруг Галины заулыбались.
— А на мейстера Рейни вполне можно положиться в таких вещах, — заметила она. — В отличие от тебя самого. Чтобы такой малёк бастарда удержал, не говоря о большом скимитаре?
«Оскорбишься — будет хуже».
— Гали Убийце отвечаю с радостью, — сказал тот спокойно. — Упражнялся я с копией меча её величества Мари Марион Эстрельи. Он не бастард и был мне легче соколиного пера.
