— Значит, он скоро получит повышение? — спросил Ким.
— Повышение?
— По отношению к нашему солдатскому бытию, любая смена жизни может быть только служебным повышением, — сказал Ким.
А Ростик подумал, что его друг почему-то говорит о себе, причем в большей даже степени, чем о Пестеле.
У этой реплики оказалось еще то плохое свойство, что она сломала установившийся мир и дружелюбие за столом. Оба ученых почувствовали себя виноватыми, словно они попросту спрятались за такими пареньками, как Ким и Ростик. Более непосредственный Перегуда попытался даже оправдываться, и тогда неловко стало уже всем.
Прошло совсем немного времени, и Ростик с Кимом поднялись, чтобы уходить. На прощание Перегуда предложил приходить по вечерам, когда темнеет и работать с большим телескопом становится невозможно из-за повисающей над ними завесы, перекрывающей не только солнечный свет, но и возможность наблюдения за соседними территориями.
Проехав полдороги, Ким попал в выбоину, образовавшуюся прямо на асфальте, свосьмерил колесо, и, чтобы не доломать его окончательно, ребятам пришлось дальше топать пешком. Они не разговаривали, пока Ким вдруг не произнес:
— Знаешь, самое главное в жизни — делать свое дело.
— Это еще понять нужно.
— Я вот уже понял, а все равно — никакого облегчения.
— Понял? — удивился Ростик. О себе он такого сказать не мог.
Они прошли сотню метров, прежде чем Ким признался:
— Я всегда хотел стать авиатором.
— Ты никогда не говорил… И что тебе мешает? У нас все-таки есть… был аэроклуб.
— Я раз пять ходил к врачу, и меня всегда заворачивали. Зрение. Но тут, может быть, где народу не ахти сколько, не станут слишком придираться. А значит… Значит, у меня есть надежда. Завтра же попробую найти этого Поликарпа и спрошу, не нужен ли им человек, который сделает все, что нужно.
Но ничего из этого грандиозного плана не вышло. Когда они свернули на Октябрьскую, Ростик обострившимся за время службы в окопах темновым зрением определил, что впереди кто-то есть. На миг ему стало жаль, что он не захватил с собой автомат. Но он все-таки одернул себя и лишь положил руку на плечо друга, призывая его быть готовым… К чему? Этого он и сам не знал. И все-таки в голове прокрутились неприятные мысли. Самой скверной была именно размолвка с Дондиком. Сейчас, может быть, наступала расплата?
— Так вот почему нас в увольнительную отпустили, — ахнул Ким. У него, похоже, появились те же подозрения. Но все вышло по-другому.
— Вот же они, — раздался голос Пестеля из темноты.
И навстречу Киму с Ростиком шагнул высокий, сутулый паренек в очках, но в форме и с оружием. Он переспросил их по фамилиям.
— А в чем дело? — поинтересовался Ким. Голос его не дрожал, но Ростик знал, что это дается другу немалой ценой.
— Собирайтесь, ребята, — устало и расстроенно сказал очкарик. — Прорыв линии обороны у Острохаток. Всех собираем, потому что…
Он не договорил, но для Ростика этого и не потребовалось. Это не арест, а просто отзыв из увольнения. Неприятно, но… не арест.
— Сейчас переоденемся, оружие подхватим и будем, — ответил за обоих Ким. Он тоже почувствовал облегчение.
Переодеваясь в еще сырую после недавней стирки форму, объясняя ситуацию маме, Ростик про себя подумал, что они только и успели, что поговорить в обсерватории да выспаться. Но в тот момент, когда он подгонял автоматный ремень к плечу, это показалось ему не таким уж малым отпуском. Другим, сказал он себе, и этого не досталось.
Через пять минут они уже топали по улице. Как выяснилось, согласно приказу взвод должен был оказаться на позициях к полуночи. И хотя здесь даже полночь не имела смысла, приказ следовало исполнить.
Это была нелегкая задача, из некоторых домов приходилось вызывать даже девушек. Как же удивился Ким да и остальные окопники, когда выяснилось, что у большинства из них уже была форма, оружие и походные мешки. Правда, до сих пор девушки ходили только в охранение, но теперь, как решили умные дяди из райкома, пришла пора двинуть их на передовую.
