С тех пор после 25 июня мне некуда стадо собираться. И не к кому.
Понимаете? Нет?
Хорошо, что нет.
Сперва я хотел покончить, с собой. Такое право есть у любого человека. Если вдруг почему-то он понимает, что жить больше не имеет смысла — его никто не осудит. Это бывает. Редко, но бывает… Но в школе меня научили разбираться в себе и анализировать свои поступки и их причины. Я понял, что это просто растерянная тоска — и остался жить.
Но я словно бы замерз изнутри. Нет, я не сидел, сложа руки на коленях и уставившись взглядом в никуда, как человек, побывавший в плену у джаго, которому стерли память и которого надо собирать по кусочкам, как расколотую вазу. Я продолжал учиться, занимался спортом, ходил на факультативы, играл в лицейском театре, разговаривал и даже иногда смеялся. Но я чувствовал — внутри меня сидит острый ледяной кристалл. Временами мне казалось, что я сам постепенно превращаюсь в такой кристалл — как расхотевший жить дайрис. Папа видел их пленных и рассказывал, что у них так бывает.
Так я прожил год.
Помню, что утром 25-го я проснулся в солнечном настроении, потому что сегодня…
Так было всего одну секунду. Потом я все вспомнил.
Я встал, привел себя в порядок. Собрался. Предупредил всех, что уезжаю на каникулы. Меня проводили до станции — и я уехал в Верный, где вот уже два века стоял наш родовой особняк.
В Портретной Галерее я увидел портрет отца, заключенный в георгиевскую рамку.
Я повернулся к Василию Андреевичу, нашему управляющему. Я хотел закричать, чтобы он не смел, чтобы он снял немедленно, чтобы… А вместо этого шагнул к нему, уткнулся в его мундир — и захлебнулся слезами. Первый раз с шести лет, когда меня увозили в лицей.
Я плакал навзрыд, забыв, что на мне лицейская форма, что я мужчина, что мне тринадцать лет и недавно я получил право носить оружие. А старик гладил меня по голове и шептал:
— Плачь, Игорь, плачь… Сейчас плакать не стыдно… Все воины плачут, когда уходят отец и мать… все воины плачут, когда погибает друг… все воины плачут, когда ранят в живот… плачь, мальчик, плачь…
Я плакал долго-долго. А когда затих, совсем обессилев — понял, что мне стало… легче. Словно растаял и вышел слезами тот страшный кристалл, разрывавший меня изнутри весь тот год.
Больше я дома не был. На следующих каникулах я улетел на Марс. К геологам. А следующий год был последним…
… Я спустил ноги со скамьи, нашарил туфли, но вставать не стал, а просто оглянулся. За моей спиной, среди разбросанных в кажущемся беспорядке кустов и деревьев Парка, возле хаотичных дорожек, стояли в траве люди. Неподвижные. Много…
Такой Парк есть в каждом лицее и даже в некоторых обычных школах. В нем устанавливают стабильные голограммы выпускников — или даже учеников — которые прославили себя, школу и Империю. На войне иногда, а иногда в мирное время, в науке, исследованиях, работе… Не статуи, а именно голограммы, безо всяких постаментов — так, что кажется, что просто живые люди стоят и любуются на зелень, небо, птиц…
Там есть мой пра-пра-прадед, Радослав. Его проще называть по имени, потому что он был совсем молодым, когда погиб, даже пра-прадед еще только должен был родиться. Радослав Игоревич Муромцев открыл две Луны и планету Рада. Вернее, тогда еще ее не назвали Радой… Это была большая и красивая планета как раз того типа, что больше всего подходит людям. Но буквально через неделю после высадки для первичного исследования на нее — тогда еще просто номерную — опустились два рейдера сторков.
У них было в двадцать раз больше бойцов, чем на корабле пра-пра-прадеда. В таких случаях надо отступать, и сторки даже были готовы предоставить Радославу такую возможность. Но он уже поднял над планетой черно-золото-белое знамя России. И он сказал на коротких переговорах: "Никогда не будет спущен русский флаг там, где он поднят единожды."
Говорят, он не сам придумал эти слова, их сказал их первым какой-то древний адмирал еще земного, морского флота. Но разве это важно? Важно то, что, когда через две недели эскадра Флота пришла к номерной планете, флаг еще развевался над выжженной, оплавившейся, раскуроченной посадочной площадкой, подтверждая право этой земли именоваться РУССКОЙ.
