Язык - это не просто один мир, приложенный к другому. Ему присуща своя полнота, выходящая за рамки целесообразности: в языке сокрыто больше, чем это необходимо для простого понимания и осведомления.
Конечно, язык принадлежит человеку, однако он так же принадлежит и самому себе. В нём заложено больше боли, радости или печали, чем человек способен извлечь из себя. Язык словно придерживает для себя необходимое ему количество боли, скорби, радости или восторга.
Язык порой творит поэзию по собственной воле и для себя самого.
Тишина способна прожить без речи, но речь не может обойтись без тишины. Лишившись её фона, слово теряет свою глубину. Тем не менее, тишина сама по себе не превосходит речь, но наоборот, мир тишины без речи - это мир до сотворения, мир неоконченного творения, мир грозный и опасный для человека. Лишь с появлением из тишины речи, тишина преображается из состояния, предшествовавшего творению, до состояния творения, из доисторического - в историю человека, вступает в близкую связь с человеком, становясь частью человека и законной частью речи. Но речь превосходит тишину, потому что именно речь, а не тишина, впервые конкретно выражает истину.
С помощью речи человек впервые становится человеком:
Случайность ли, что греки определяли существо человека как ζωον λογον ξχων? Позднейшее толкование этой дефиниции человека в смысле animal rationale, «разумное живое существо», правда не «ложно», но оно скрывает феноменальную почву, из которой извлечена эта дефиниция присутствия. "Человек кажет себя как сущее, которое говорит." (Хайдеггер)
Тишина осуществлена, лишь когда речь выступает из тишины. Речь придаёт ей значение и честь. Посредством речи тишина - это дикое, дочеловеческое животное - превращается в нечто прирученное и человеческое.
Наружная сторона речи такова: она подобна твёрдым кускам лавы, изверженным на поверхность тишины, разбросанным вокруг и соединённым между собой этой же поверхностью.
И так же, как масса воды больше массы суши, так же и тишина массивнее речи. Но так же, как в суше сконцентрировано больше бытия, чем в море, так и речь могущественнее тишины, ибо в ней скрыта большая интенсивность бытия.
Тишина вплетена в саму текстуру человеческого естества, но она лишь основание, на котором возникает нечто более высокое.
Для человеческого ума тишина - это знание о Deus absconditus, скрытом боге.
Для человеческого духа тишина - это тихая гармония с вещами и слышимая гармония музыки.
Для человеческого тела тишина - это родник красоты.
Но так же, как красота больше, чем физическое тело, музыка больше, чем неслышное основание духа, открывшийся Бог больше, чем Deus Аbsconditus, так же и речь больше, чем тишина.
По собственной воле человек никогда не смог бы произвести речь из тишины. Речь настолько совершенно отлична от тишины, что человеку самому никогда не удалось бы совершить скачок из одной в другую.
То, что два таких противоположных феномена, как тишина и речь, оказались так тесно взаимосвязаны друг с другом, никогда не могло быть достигнуто только человеком, но лишь при участии Самого Бога. Смежность тишины и речи есть свидетельство Божественного блеска, в котором они безупречным образом соединены.
Речь была просто обязана возникнуть из тишины. С тех самых пор, когда из уст Христа до людей снизошло Слово Божье, его "тихий, негромкий голос", для них отныне и навеки открылся путь превращения тишины в речь. Слово, явленное две тысячи лет назад, шло к человеку испокон веку, а значит, испокон веку между тишиной и речью зияла брешь. Событие же двухтысячелетней давности оказалось настолько чудесным, что речь сумела прорвать существовавшую с незапамятных времён тишину. Незадолго до того, как это случилось, тишина дрогнула и раскололась надвое.
