Чем больше в любви от первофеномена, тем она прочнее.
Пожалуй, влюбленные не лишены беспокойства: это беспокойство прообраза, испуганного перспективой своего воплощения в явленности; обретшего внешние очертания и ставшего явленным, его начинает бросать в дрожь от этого.
И всё же прообраз тоскует по явленности, по воплощению, и ни какой другой первофеномен не отважится зайти так далеко во внешний мир, как любовь; ни в какой другой явленности, ни в какой другой действительности первичный феномен не зрим так отчётливо, как в любви; нигде больше прообраз и явленность не стоят так близко друг к другу, как в любви.
Как мы уже говорили, в любви больше тишины, чем слова. По своей полноте тишина любви сравнима с тишиной смерти! Любовь и смерть взаимосвязаны. Всякая мысль и всякий поступок в любви уже изначально ведёт к смерти. Но чудо любви заключено в том, что в том месте, где возможна смерть, возникает возлюбленный.
В любви больше тишины, чем слова, и:
Несравнимо проще любить, когда любимый безмолвен, нежели когда он говорит. Подбор верных слов весьма пагубен для сердечных порывов. И если кто-то при жизни теряет любовь, то потеря эта становится велика (при условии, что он знает истинную цену любви). (Хамон, процитированный по "Мистицизму и поэзии" Бремона)
Таким образом, любить куда проще, храня молчание. Любить молча проще потому, что в тишине любовь способна достичь самые дальние дали. Однако тишина сопряжена и с опасностью, ибо это пространство, раскинувшееся до самых отдалённых уголков, никому не подвластно - и в нём может оказаться даже то, что к любви отношения не имеет.
Лишь слово делает любовь определённой и отчётливой, лишь оно даёт ей то, что принадлежит только ей одной. Лишь в слове любовь обретает конкретность, лишь в слове она находит опору в истине - в нём и только в нём она становится человеческой любовью.
Любовь - это всего лишь ручеёк, оставивший своё каменистое ложе, превращаясь сначала в поток, а затем и в реку, меняя при этом с каждой новой волной свой нрав и вид, и, наконец, вытекающий в безмерный океан, исполненный, для несовершенных умов, монотонности, но на берегах которого широкие души растворяются в бесконечном созерцании. (Бальзак)
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЛИЦО И ТИШИНА
Лицо человека - последний рубеж между тишиной и словом. Это стена, из которой сочится словесный источник.
Тишина как будто неотъемлема от человеческого лица. На нём имеются не только глаза, рот и лоб, но также и тишина. Пребывая в основании всякой его части, она расположилась на нём повсеместно.
Щёки - это грани, укрывающие слово со всех сторон. Однако резко выдающаяся наружу линия носа указывает на то, что то, что удерживается взаперти по обе их стороны, ищет себе дорогу вовне.
Не наружу стекает тишина по покатому своду лба, но подобно каплям росы собирается внутри.
Глаза: из их обеих глазниц струится свет - заменяющий собою слово и озаряющий сгусток тишины на лице человека. Будь иначе, тишина была бы мрачной.
Уста: словно не они говорят сами по себе, но притаившаяся за ними тишина понуждает их говорить за себя. И тишина эта так полна, что лицо человеческое, наверное, взмыло бы ввысь, не будь слова, которое могло бы снять её напряжение. Тишина точно нашёптывает устам слова; тишина вслушивается в слова, изрекаемые устами.
В тишине очертания уст напоминают сложенные крылья бабочки; но вот уста роняют слово - крылья раскрываются и бабочка упархивает прочь.
Незаметно, без излишнего драматизма совершается незаурядное: на лице человеческом из тишины рождается слово. Лицо сохраняет спокойствие, все движения его спокойны, ибо нет ничего важнее этого величайшего и протекающего в покое события - возникновения слова из недр тишины. Свершающееся преисполнено загадочности: рождённое слово не только не умаляет тишину, её породившую, но, напротив, сгущает её и оттого само же прибавляет в собственном весе.
Так глубока была когда-то ночь тишины на лице человеческом: все события, перед ним разыгрывавшиеся, бесследно растворялись в ней. Мир оставался нетронутым и нерастраченным.
