Это я смолоду глядел на пожилых людей как на стариков. Теперь, когда самому за семьдесят, я стариком себя не считаю. Когда надо бывает, я и сейчас сажусь в седло и еду в горы, где ничего не изменилось — те же тропы, те же ущелья, даже камни со своих мест не сдвинулись, и я легко нахожу дорогу, провожу людей. Видя неизменность гор, забываю о годах. Только глядя на бурлящие речки да ручьи, русла которых подались кое-где от прежних берегов, чувствуешь время. Тогда понимаешь, сколько лет прошло.
Странные, очень странные минуты переживаешь тогда…
Веришь и не веришь в то, что было, и было так давно. А вернешься в город, словно перескакиваешь в будущее, о котором мечтал я и те, кто погиб, и смотришь на прекрасное настоящее и своими и их глазами, точно живешь и за них…
Да… — протянул Абдылда Исабаевич, глядя за окно карими, совсем не стариковскими, очень ясными глазами.
В ярком еще предвечернем небе плыл крохотный издали скоростной лайнер, мигая бортовыми огнями.
Не такой уж непродуманной Исабаевым представилась мне наша встреча и беседа. (Недаром Абдылда Исабаевич просил время на размышление). Старый полковник сумел так построить свое повествование, что оно прозвучало задушевно.
— Не проходило дня, чтоб мой отряд не участвовал в стычках с басмачами. А если и случалось такое, бойцы беспокоились. Как это мы не у дел? Или собаки-басмачи задумали какую-либо коварную хитрость, собирают силы, или устали от нас бегать, за границу ушли? Только последние опасения оказывались напрасными, и уже поутру мы аллюром мчались в какое-либо село вышибать басмачей, запасаться трофейным оружием для отрядов самообороны.
Да, сами мы не могли похвастаться вооружением. Во всем отряде только я имел «маузер № 3», а у остальных — трехлинейки да по шестьдесят патронов на брата, через одного — по гранате-«бутылке» с тонким чехлом. И хорошо, если третья из них разрывалась… Больше на испуг брали. У каждого же басмача по такому маузеру, как у меня, — это кроме винтовки; по двести патронов у каждого головореза, гранаты английские «лимонки», с резным чугунным чехлом, каждая разрывалась. Только вооруженными до зубов осмеливались басмачи нападать на аилы, жечь, грабить и убивать.
Однажды отправились мы в Булалыкский сельсовет, что в двадцати километрах от Гульчи находится. Приехали. Собрал я в сельсовете ячейку. Председателя сельсовета, парторга, комсомольского вожака; создать надо, говорю им, легкий кавалерийский отряд, чтоб и самим жителям аила от басмачей отбиваться можно. Записалось двадцать пять человек. Немало.
— Дело сделано, — говорит председатель сельсовета, — обедать пошли.
А мне не до еды. Разобраться надо — что за люди попали в отряд. Остался я, документы изучаю — кто есть кто. Сижу один. Уж смеркаться стало. Вдруг — стук в окошко.
— Заходи! — кричу.
Вскоре дверь приоткрылась, в кабинет несмело вошел парень. Красивый такой, стройный, а лицо у него то покраснеет от волнения, то побледнеет.
— Я в отряд хочу…
Взглянул я на парня повнимательнее: здоровый малый, смелый видно, глаза блестят; такой не побоится пули, первый в схватку ринется. Только почему же нет его среди названных мне людей? Забыли про него? Непохоже. Но со всеми я уже повидался.
— Как зовут тебя?
— Джумалиев Абдулла.
— Комсомолец?
Потупился парень, голову опустил:
— Не приняли…
— Что так?
— Дядя мой у басмачей одиннадцать лет работает…
— Дядя?
Парень кивнул:
— Кузнец он… Его, говорят, насильно увезли… А меня в комсомол не принимают. Разве может быть в комсомоле родственник басмача? А я дядю и в глаза не видел.
— Дядю твоего как зовут?
— Дердеш-мерген зовут.
— Слышал. Знаю, что насильно бедняка в банду увезли. А сейчас где он?
— Люди говорят, будто где-то на нашей стороне прячется. А мать твердит — не может этого быть…
— Почему же? — заинтересовался я.
— Очень он детей иметь хотел, а когда они родились, его уже украли. Не видел он своих сыновей…
— Ты садись, садись, Абдулла. По порядку расскажи. Парень неловко присел на край стула, совсем не привычной для него мебели, поерзал, устраиваясь.
— Так что же апа говорит?
— Моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь находится. Не хотят верить.
