У крыльца лесного дома Денисова встретила большая овчарка. Подавшись вперед, натянув короткую цепь, она смотрела на незнакомца и тихо, настороженно рычала. Взводный остановился прямо против овчарки, дружелюбно улыбнулся ей, и собака притихла. Через минуту он услышал шаги на террасе. Поднял голову, увидел девочку лет тринадцати, в зеленой телогрейке, наспех накинутой на плечи. Она перегнулась через подоконник и спокойно приказала собаке:
— Фу!
Денисов заметил, что терраса, когда-то наполовину застекленная, сейчас была без единой рамы, и в нее беспрепятственно сыпался редкий пушистый снежок.
— Проходите, она не тронет, — открывая дверь, сказала ему маленькая хозяйка и еще раз повторила: — Фу, Динка!
Лейтенант поднялся на крыльцо, шагнул через порог. Перед ним стояла худенькая девчушка, вопрошающе глядя на него большими карими глазами. «Неужели догадалась, что мы тоже отступаем, что мы — последние русские солдаты, а за нами идут немцы?» — мелькнула мысль у Денисова.
Лейтенанту захотелось спросить ее, отчего она здесь, почему не эвакуировалась? Но спрашивать об этом, видимо, надо старших. Впрочем, родители девочки, вероятно, ответят так же, как объясняли жители деревень, оставленных раньше. Люди рассказывали: организованной эвакуации колхозов не было, перегнали только крупный скот в тыл; командиры воинских частей говорили: отступление кончается, немцы сюда не придут. Ведь до Москвы всего сорок километров! Командиры, наверное, лучше знают. И большинство надеялось: авось минует стороной. Даже каких-нибудь щелей или убежищ здесь не строили. В случае чего, укроются в траншеях и окопах, вырытых красноармейцами. Лишь немногие жители покинули родные места, ушли своим ходом — «штатские» поезда уж не ходили, — и еще меньше было тех, кто позаботился о подвале или погребе на случай бомбежки или обстрела. Не все понимали, что добежать до траншеи пли окопа, расположенных на окраине деревни, успеет далеко не каждый. Вообще в то время мало кто допускал мысль о том, что фашисты смогут подойти к самому сердцу Родины. И командиры не знали об отступлении заранее. Такой приказ чаще бывает внезапным, неожиданным. И верится ему не сразу, и выполнить его не легко.
Денисов этот приказ получил в последние минуты, в тот самый момент, когда весь его взвод настроился наступать, был готов повернуть обратно и идти впереди других частей, как и положено саперам. Но вот они все еще идут последними, а до Москвы только сорок километров!
Девочка молча открыла вторую дверь, и на взводного пахнуло домашним теплом, о котором так мечтают бойцы.
— Здравствуйте, — тихо произнес Денисов.
— Здравствуйте, — так же тихо ответили ему несколько голосов.
За столом, покрытым газетой, сидели, должно быть, родители девочки и ее младшая сестренка. Все они тревожно смотрели на вошедшего.
— Садитесь с нами, — предложила женщина, указав гостю свободное место за столом.
— Оля, принеси табуретку, — сказал отец и достал с полки ложку.
Лейтенант сел, снял шапку. Покрасневшей от мороза рукой пригладил волосы и откашлялся. Нужно было объяснить свой приход. Но как сказать этим людям, глядевшим на него с надеждой и тоской, что они — саперы — сделают свое дело и последними покинут местечко? А потом придут немцы… Может, сразу спросить, почему не уехали и предложить сейчас же уехать, уйти пешком, что ли? Стараясь преодолеть волнение, взводный опустил глаза, заметил мокрые пятна на полу.
— Ох и наследил я вам! — воскликнул он, сбивая рукавицей комочки снега с валенок. И тут увидел: ноги женщины обмотаны шерстяными тряпками и странно неподвижно стоят на самодельной низкой скамеечке.
Хозяин уловил его взгляд, объяснил:
— Евдокия Павловна уже два месяца ходить не может. Ревматизм скрутил. Приехал вот на денек с завода, надеюсь, повезет — подцеплю какой-нибудь попутный транспорт, переправлю хоть на завод.
— Какой же теперь транспорт, Коля, — просто сказала хозяйка. — Возвращайся на завод, там ты нужнее. Не бойся, не пропадем. Если и придут немцы, своих-то ждать, думаю, недолго придется.
«Значит, верят нам. Верят, что не отдадим Москву!» — подумал Денисов.
