— Да, но…
— Ну что же «но», милая девушка, что же «но»?
Ростислав Васильевич так решительно надел очки, что я подумала: всё. Сейчас он меня выгонит. Но Марианна Николаевна спешила мне на помощь:
— Ростислав, спокойней, спокойней. Она тогда не могла.
— Не могла? Почему это она не могла? — загремел Ростислав Васильевич. — Почему?
— Потому что, — сказала я, — потому что этот человек нисколько не верил ни в карту, ни в человечков. Он смеялся надо мной.
— И вы испугались этого глупого смеха?
— Нет. Наверное, я испугалась с ним поссориться.
Все сразу замолчали. А мне стало ужасно неловко, что я так разболталась.
— Ну, главное даже не в этом. Я как-то сразу не поняла, что это тот самый Мефистофель. Смотрю — Мефистофель. Нет, не так. Матвей первый сказал: «Смотри, настоящий Мефистофель». Я посмотрела — точно, Мефистофель. У меня даже что-то задрожало внутри. Я вроде бы и вижу, что это Мефистофель, но как вроде бы и не поняла сразу, что это тот самый Мефистофель. Ну, мне трудно объяснить, понимаете…
— Понимаю, очень хорошо понимаю вас. И вы простите меня, что я так накричал на вас. Я оч-чень хорошо вас понимаю… Ты помнишь, Марианна, как со мной было, когда я нашел в хранилище рисунок Рюисдаля? Смотрю на него, вижу, что это Рюисдаль. Бог ты мой, да там даже ведь и подпись его, которую я не спутаю ни с чьей, а все-таки смотрю и не могу поверить, что это действительно Рюисдаль… Помнишь, Марианна, как я пришел домой и за обедом тебе рассказываю, а ты меня еще спрашиваешь: «Так что же тебя смущает? Почему ты думаешь, что это подделка? Это и есть, наверное, настоящий Рюисдаль». А я глаза выпучил. Ну конечно, это и есть Рюисдаль! Просто сразу не поверил такому счастью. Глазами вижу, а до сознания не доходит. Это ты, Марианна, ты, а то бы я, старый осел, так бы и заложил его обратно с хламом.
— Ну что ты, что ты! Назавтра, конечно, все бы дошло до тебя.
И они оба засмеялись счастливым смехом.
Да, мама правду говорила — лучше людей не бывает.
— Ну так вот, Тата, я слушаю вас, продолжайте. Вы не смогли в тот раз подойти к горе.
— Я поехала туда через некоторое время. Но совершенно без всякого толку, понимаете. Не знала, куда подступиться. С чего начинать искать. И что я могу одна сделать? И вообще, что я должна делать? Ну, в общем, мне казалось, что все пропало.
Ростислав Васильевич чуть дотронулся до моей руки.
— Все нормально, Тата, как говорят нынешние молодые люди, ваши сверстники. — И он повторил громким голосом: — Все нормально. Именно так все и должно быть. Даже эта ваша паника, она должна быть. Она не даст вам успокоиться, остыть, заставит мозг напряженно думать, искать выхода. И он найдется. Обязательно найдется! То, что произошло с вами, это нормальная модель всякого поиска — озарение, затем неуверенность, долгий труд и, наконец, победа! Да, вот еще какой вопрос к вам, милая Тата. Почему вы решили, что Калабушкин жив до сих пор?
— Господи! Да я самое главное вам не сказала. Из-за письма, из-за этого я и приехала…
Я рассказала, как пришло письмо в музей и как я на совещании сказала, что это, наверно, писал Калабушкин, а меня высмеяли. Ну, один там сотрудник. Он сначала вроде бы согласился со мной, что да, это тот старик пишет, а потом добавил, что с того света. А потом мама поняла, что он раньше, во время войны, и не старик был вовсе. Это только с ее слов все стали считать его стариком.
Я только секундочку посомневалась, а потом выпалила:
— Вот, как вы считаете, в начале войны вы были молодой или старый? Мама тогда вас считала очень пожилым человеком, это даже и у нее в дневнике сказано не один раз.
— Очень пожилым? Меня? В начале воины? — Ростислав Васильевич оглушительно захохотал и стал с ожесточением дергать себя за волосы. — Ты слышишь, Марианна? Меня! В сорок первом! Очень пожилым!
Внутри Ростислава Васильевича все клокотало и булькало.
— Ну тогда, конечно, все понятно!
Ну, и я все выложила, о чем мы говорили с мамон в последнюю ночь перед моей поездкой в Ленинград.
А потом мы обсуждали, что мне смотреть в Ленинграде и как лучше провести время, и Ростислав Васильевич, закрыв мою руку своей огромной рукой, сказал: