— Кого убили? Отца?… А что же Серега? Да сказывай и скорей, аль язык отнялся? И молодой боярин начал трясти Григория за рукав.
Стремянной немного отдышался и стал говорить более связно, хотя его белое от страха лицо то и дело передергивала судорога, а из выцветших глаз текли и расплывались в морщинках крупные слезы.
— Ох, и то сказываю… Приехали мы с боярином во дворец, ан валят в Кремль стрельцы туча тучей… «Смерть — кричат — Матвееву, да Нарышкину: погубили царевича Ивана». Ну, вышел к ним Иван-то царевич живехонек, так они невраз поверили, на крыльцо повскакали, лапают его воровскими ручищами: «Жив ты, али нетути? Кто тебя, сердешнего, уморил?» Ну, видят, что царевич целехонек — осадили, поунялись малость. А тут вышел твой батюшка, речью ласковой успокаивать начал крамольников. Сзади-то кричат: «смерть Матвееву», а передовые стоят — не шелохнутся, боярина слухают. С тем бы из Кремля пошли, да тут князь Долгорукий дурьим коршуном наскочил, пужать да ругать стрельцов зачал. Ну, вестимо, те зашумели, взъерепенились, зараз князя-то и прикончили…
— Да не про Долгорукова сказывай, — с батюшкой то что?
— Ох, пропали наши головушки!.. Боярин то от крыльца в царицыны покои пошел, я тут, слышу я, в сенях Грановитой Палаты крик и шум великий… Ну, я туда побег. Гляжу: Серегу-то, что мы урядили под твово батюшку, стрельцы волокут, на ходу на части рвут… Бердышами порубили, пиками покололи, одно крошево сделали, на сапогах разнесли… Да еще и бахвалятся, воры проклятые: убили де Артамона Матвеева, так ему и надобно!..
Андрей широко перекрестился:
— Упокой, Господи, новопреставленного раба твоего Сергея! Ну, а батюшка-то скоро домой прибудет?
Стремянной всплеснул руками:
— А ты слушай дальше-то что. Побег я от душегубцев к боярину в царицыны покои. Ан, лежит он на полу белешенек и не дыхает… Обмер, что ли, со страху, али иное что попритчилось… Царица-то матушка, Наталья Кирилловна, в голос над ним вопит. Царевич Петр водой прыскает, я батюшка-то и не чует, видно, кончился…
Андрей Артамонович схватил шапку.
— Побежим во дворец скорее!
Но старый стремянный покачал седой головой.
— Не статочное дело, боярин, во дворец бежать. А вдруг люди-то дознаются, что убили то не батюшку, боярина, а Серегу подставного, и горшее лихо выйдет. И стрельцы то, чай, теперь пьянехоньки, по кружалам сидят, пьют едят на казну Милославского да Хованского. Только слово скажи, зараз подымутся. А лучше мы боярина, как стемнеет, после всенощной, сюда привезем, а я покамест к лекарю, Стефану, что боярина пользовал, сбегаю. Авось что хитрый немец и удумает.
Но хитрого немца и след простыл… Услыхав про смерть Артамона Сергеевича и про то, что стрельцы грозят всем «немцам» башку сорвать, лекарь, захватив свои скудные пожитки, сел на таратайку и спешно выехал из Москвы.
Погоревал, погоревал молодой боярин, подержал тело отца в палатах двое суток, по обычаю христианскому, а на третьи — тайно, хоронясь от людей, предал земле. Погребли боярина Артамона Сергеевича здесь же, при московских палках, в небольшом новом склепе, так как в родовом склепе бояр Матвеевых при вотчине был схоронен Серега с боярской честью и пышностью.
Старый стремянной Григорий, глядя на лицо покойного боярина, лицо, которое не хотели подернуть тени тления, сомнительно покачивал головой.
— И что бы это значило? Рыхл боярин и телом добер, сколь дней лежит, а мертвого духу нетути?!
И по причине того же сомнения, верный стремянный, замуровывая дверь склепа, умышленно оставил в ней малую продушину и потом долго ходил и прикладывал ухо: не стонет ли боярин, не кличет ли себе на помощь старого слугу…
Но дни шли, а в склепе боярина Артамона Сергеевича Матвеева стояла прежняя, могильная тишина…
3. ПРЫЖОК.
В кабинете профессора психиатрии Чукина резко зазвонил телефон. Не успел почтенный профессор отложить немецкую книжку, которую он читал, и лениво приподняться с мягкого уютного кресла, как звонок затрещал еще и еще раз, все настойчивее и продолжительнее. Профессор не любил, когда его отрывают от работы, а потому, сняв трубку, сказал очень недовольно и сухо:
