— Почему твоя плохо глядит? Почему вчера китайска люди хозуйла (пьяны) были?! А?!..
Старшина смущенно забегал глазами.
— Моя ничего не знай! — забормотал он. Моя тун-тун гляди и ничего не видал.
— А твоя контрами[5]) хочет? — грозно прошипел Вахромей, вытаскивая револьвер. — Сейчас мозги наружу выпущу! — перешел он с ломаного русско-китайского жаргона, на котором обыкновенно говорят с китайцами на Дальнем Востоке, на чисто-русскую речь — хочешь?! — повторил он.
— Ваша бери лузье, бери кармана, а моя говори… Тун-тун говори, все говори!.. — забормотал перепуганный старшинка, пятясь от освирепевшего мужика.
— Ну?!.
— Твоя ходи, а моя вечером приходи и все говори… Сейчас нельзя, ходи (товарищи) гляди… Моя контрами будет.
— Ну, смотри, Ван-Кин-Кун, я вечером буду ждать.
Китаец закивал головой и отошел.
— Видал? — ворчал Вахромей вечером после приемки от китайцев золота — сегодня еще меньше намыли, стервецы, и ни одного самородка!
— Бисприменно спиртонос объявился, — ответил Устин. — Все перетаскают подлецы!
В избу боязливо вошел старшинка.
— Ну? — встретил его Вахромей.
— Все китайска люди ушли, только два остались — сообщил он.
— К спиртоносу?
— Да! Он тут — мало-мало в лес ходи.
— Ага! Ну веди!
Они осторожно отворили дверь «конторы» и вышли наружу. Ночь уже спустилась. Луна еще не взошла. Все благоприятствовало экспедиции.
— Держи! — сунул Вахромей китайцу дробовик. — Умеешь?
— Мало-мало!
Они осторожно подкрались к фанзе, где жили китайцы. Вахромей нашел отверстие в бумаге, заменявшей стекло в окне хижины, и заглянул внутрь фанзы. При слабом свете мерцающего ночника он увидел силуэты людей, лежащих на канах[6]).
— Никак все вернулись? — прошептал старатель.
— Хи-хи! — засмеялся беззвучно китаец. — Твоя плохо гляди. Тут маинка ю [7]). Люди мию, а курма[8]) ю[9])!
— Ах, язви их в горло! А ведь и верно! Они вместо себя чучел наложили! — обозлился Вахромей.
— Ну погоди, сволочи! Веди!
Они поползли за китайцами дальше. Обогнули фанзу и углубились в чашу, осторожно раздвигая кустарник. Так ползли они с полчаса. Ван-Кин-Кун иногда останавливался, прислушивался и снова полз, прося жестами своих спутников соблюдать тишину.
— Ваша смотри! — шепнул наконец китаец, вытягивая голову.
Старатели слегка приподнялись и осторожно раздвинули ветки. Впереди под ними был глубокий овраг. На дне его, между кустов, горел небольшой костерок, вокруг которого сидели китайцы. Все они были полураздеты и огонь отражался светлыми пятнами на их обнаженных телах.
— Наши — прошептал Устин.
— Тс-с! — ответил Вахромей — слушай!
Повидимому, китайцы чувствовали себя в безопасности. Они громко смеялись, шутили и даже пели песни. По рукам у них то и дело ходило блюдечко, из которого китайцы обычно едят. Теперь оно заменяло чашу для вина. То и дело китайцы кричали:
— Хо[10])!
— Камбе[11])!
Один, окончательно подгулявший, Затянул тоненьким голоском, как обыкновенно поют китайцы:
— Солнце юла и миюда
Чего фан а ву-щанго
Караула юла-юла
Мию фангули в окно.
Песня эта есть не что иное, как переложение на русско-китайский диалект известной песни Горького «Солнце всходит и заходит». В описываемое время она только что появилась среди китайцев Дальнего Востока. Поэтому слушатели пришли в бурный восторг и, поднимая в знак одобрения большой палец руки вверх, кричали:
— Хо!
— Шанго!
— Шибако шанго!
— Вот я вам покажу «шанго»! — прошипел Вахромей, ища глазами главного виновника торжества — спиртоноса.
— Сколько их? — спросил он Ван-Кии-Куна.
— Лянга[12]).
— Ага! Вот они, соколики, приютились под деревцом! Устин, бери на мушку, который поменьше, а я — в длинного!
Вахромей приложился и грянул выстрел, вслед за которым последовал и другой.
Полянка огласилась дикими криками.
— Ого-го-го! — закричали нападающие, стреляя из револьверов уже не целясь.
Спиртоносы — стреляные птицы— моментально кинулись в кусты, вскинув на плечи котомки со спиртом. Китайцы — приискатели бросились врассыпную.
— Держи! Держи их чертей! — ревел Вахромей, стреляя в убегающих из револьвера. — Крой их, так их. раз-эдак!..
В минуту полянка опустела. Только у кустов раздавался приглушенный стон.
