Мир приключений, 1926 № 04 - страница 8
Туман клубится над вершинами гор. Поднимается легкий ветерок, снег крупными хлопьями покрывает, как саваном, спящих людей и собак.
Утром Летков был разбужен возней и ворчаньем собак. Отряхнув с малицы и совика снег, вытер лицо снегом, заметил отсутствие Василия.
— Наверное за оленями ушел — подумал Летков.
Между тем Пырерко невдалеке, забив деревянный колышек в землю, вымазал его кровью и салом, ходил около него и бормотал:
— Сядай (так самоеды зовут своих идолов), ты хорошо вчера делал нам! Дикаря добыли! мясо теперь станем обырдать — ладно!! Целой зиму мясо станем есь. Ой, совсем хорошо! Ты хорошой, Сядай. Василий Пырерко тебя шибко любит. Всегда так нам делай — мясо тебе ишшо даём! Если, стерво, омманывать будешь, промысла давать не станё, кряду бить палкой тебя стану крепко, а потом другой Сядай сделаю — тебе ничего уж жрать не будет!
Покончив свои несложные отношения и счеты с «божеством», Василий вернулся к Леткову.
— Ты, Василий, оленей ходил смотреть? — спросил Летков.
— Пошто? олени ведь мертвой! я с богом ходил говорил, поди и ты говори ласково с Сядаем, тогда нам уж обоим всегда хорошо будет! — уговаривал Пырерко Леткова.
Много усилий стоило Леткову, чтобы не расхохотаться, глядя на «бога» и слушая объяснения Василия.
С помощью чуткого Тороса всех убитых оленей быстро разыскали. Семь туш тщательно освежевали, мясо погрузили на нарты, хорошо закрепив ремнями. Тридцатипудовый воз отдохнувшие собаки легко тащили по старому следу нарт домой.
Ночью усталые промышленники подъехали к дому. Здесь их ждал сюрприз. Шагах в пятидесяти от крыльца лежал убитый громадный белый медведь. Собак пришлось посадить на ночь на цепи, чтобы они не испортили шкуру зверя. Анна разсказала, как был убит ошкуй.
— Я стирала белье в кухне, а Семка катался на дворе на нарточках, которые ты, Николай Семеныч, ему сделал, ладно, вдруг Семка бежит и кричит:
— Мамка! давай-ко дядину длинну винтовку! ко мне ошкуй в гости пришол!
— Ты чего, Семка, дуришь? поди на двор, да не мешай тут — говорю.
— Верно, Мамка, ошкуй пришол! да вот, гляди, он стоит!
Растворила я маленько дверь-то, гляжу… верно! у Семкиных нарточек стоит и нюхает их ошкуй, да большой ошкуй! А Семка все орет:
— Давай ружье — сам трелять буду!
— Замолчи ты, говорю, еретик, (самоедское ругательство), ведь ошкуй то нас обоих сожрет! Сама хватила ремингтон, прицелилась хорошенько, пальнула… Ошкуй заревел да к дверям ближе пошел, — плохо, видно, попала. А Семка уж другу винтовку тащыт. Ну, второй-то раз как пальнула, ошкуй и пал. Ище, поди, с час времени все хрипел да лапами ворочал, потом сдох. А меня такой страх забрал — прямо бяда! В комнату заперлась, да боюсь выдти, дрожжу…. вдруг слышу… ббух! опять кто то из винтовки. Ну, думаю, вы оба пришли. Выбежала в кухню, а тут Семка стоит, винтовку то бросил на пол, да за щеку держится…. орет!..
— Что ты, окаянный, сделал? говорю.
— Да я, мамка, тоже в ошкуя стрелял, да видно не попал, пуля то мне в рот попала… ревет слезами! Эка, думаю, бяда то! Раскрыла рот охотнику, а у него двух зубов нет. Как пальнул он, а винтовка то отдала и выбила два зуба, а пуля то вишь в потолок пошла! Вот еретик-то! Смотри за ним, да смотри!
— Семка, да ты молодец прямо! Ведь, поди ты и винтовки то не мог поднять? Как же ты в ошкуя то стрелял? спрашивает Летков.
— Да я, дядя, винтовку то на стул поднял, да так… — тянет Семка.
— Ну ладно! хорошо хоть в потолок то еще попал… а промышленник из тебя будет лихой, страху в тебе нет, а ведь это главное. Винтовку больше в руки, смотри, не бери, а то батька ремнем поучит — журил Семку Летков.
Когда Анна вышла за чем-то в кладовку, Василий шептал Леткову:
— А ладной да храброй у меня баба то, ошкуя сама убила! — и с гордостью посматривал на жену и сына.
В первых числах Ноября задул с моря первый зимний шторм со снегом и морозом до 12-ти градусов Реомюра
