– Дело Снайдера, сэр, – пробормотала она.
– И что?
– Я была проституткой.
Сорвин вспомнил. Фетр к тому времени проработала в участке чуть больше полутора месяцев, и это было ее первое задание под прикрытием. Ему не хотелось отправлять ее на это дело, но единственной альтернативе было сильно за сорок, да и выглядела она не ахти как.
– Ну и что?
– К концу операции мои колготки превратились в лохмотья.
Об этом он мог бы и сам догадаться. Наконец Фетр нашла поворот, плюнула на обогреватель, отказывавшийся сотрудничать, и прибавила скорость, безуспешно пытаясь забыть о простуде, которая напоминала ей о себе при каждом выдохе.
– Попытка не пытка, но на этот раз мимо кассы, – ответил Сорвин.
– А вы знаете, сколько стоят колготки, сэр?
Сорвин не имел ни малейшего представления. Он полагал, что лучше этого не знать, так же как цену на яйца, цель Божественного творения и смысл благодарности.
– Три недели назад тот пьяница – как его звали? – которого мы посадили за кражу со взломом, вывалил свой кебаб на мой лучший костюм в полоску. Помните? И мне тоже никто ничего не возместил. Суперинтендант выразился весьма недвусмысленно.
В действительности суперинтендант Таннер прибег к очень сильным выражениям, когда получил прошение Сорвина.
На самом деле Фетр не питала особых надежд получить что-либо, хотя и заявила:
– Я все же думаю, что это несправедливо, сэр. По-моему, мне должны заплатить за колготки, а вам возместить расходы на химчистку.
Они переспали лишь раз, когда их взаимная симпатия, возникшая сразу после ее появления в участке Ньюфорд, была на пике. Сначала они пили кофе, потом торопливо закусывали бутербродами, одновременно изучая дело о незаконной продаже мяса со скотобойни, и, наконец, трижды обедали вместе, постепенно преодолевая ее скромность и осторожность и разделявшие их ступеньки служебной лестницы.
Инспекторам не рекомендовалось вступать в связь со своими подчиненными; на кратковременные романы начальство еще смотрело сквозь пальцы, но длительные отношения были неприемлемы. Они никому ничего не сказали, и Сорвин не хотел задумываться о будущем, продолжая наслаждаться настоящим.
Дорога была узкой, но прямой, и они уже видели свет прожектора и мелькание фонариков в нескольких сотнях метров от себя. С обеих сторон дорогу окружал густой лес.
– Ты работаешь в полиции, Салли, – усталым голосом произнес Сорвин. – А это значит – закон и порядок, правосудие и контроль. И никакой справедливости.
Это заявление не доставило удовольствия Фетр, но все, что она думала по этому поводу, осталось невысказанным, ибо в этот момент они достигли источника света и припарковались за темно-красной пожарной машиной. Не успел Сорвин выйти из машины, как к нему подошел констебль.
– Огонь потушен, сэр, и пожарные говорят, что можно приблизиться.
Холт выглядел полуживым от холода, а Фетр уже ощущала, как сквозь подошвы ботинок в нее начинает просачиваться промозглая сырость. Они свернули направо по тропинке, убегавшей в лес, которая когда-то была покрыта дегтебетоном, и метров через пятьдесят наткнулись на пожарный тендер с отходившими от него рукавами. Дальше стояла машина «скорой помощи» с распахнутыми дверцами. Врачи, стоя между машинами, разговаривали с пожарными, а полицейские взирали на дымившийся обугленный каркас автомобиля – символ разрушения.
Один из пожарных что-то записывал на планшете, но, увидев Сорвина, тут же убрал ручку в карман, а планшет запихал себе под мышку. Они часто встречались на разных пожарах.
– Один пострадавший. Ждем врача, но вряд ли он станет оспаривать тот факт, что бедняга мертв, – цинично заметил он.
– А кто сообщил о происшествии? – спросил Сорвин.
Пожарный пожал плечами, давая понять, что это не его проблемы.
– Мотоциклист, который проезжал мимо, – донесся сзади дрожащий от холода голос Холта. – По фамилии Киллип. Орам сейчас берет у него показания в машине.
– Пойди взгляни на него, – распорядился Сорвин, обращаясь к Фетр. – И что стало причиной? – поворачиваясь к пожарным, осведомился он.
– Как всегда. Пакет из-под чипсов на переднем сиденье.
Классическая картина возгорания: промасленный пакет мгновенно вспыхнул и горел достаточно долго, чтобы поджечь обивку сидения. Сорвин крякнул.
