Указал Найл и на саму форму кровавых всплесков — эдакие султанчики-хвостики, — объяснив, что такие очертания у них от неимоверной силы удара.
— Человечий ум удивительно гибок и скрытен, — заметил Дравиг с некоторым замешательством.
Найл указал на осколок кости, лежащий в снегу.
— Удар пришелся чуть сбоку, поэтому убить его не убило, а только сломало ноги. Пока он лежал в бесчувствии, кто-то набросился с тяжелым оружием — вероятно, топором — и проломил череп. Вот почему он не смог послать сигнал о помощи.
— Кто бы это ни совершил, — проговорил Дравиг, — он за это поплатится.
Сила его гнева была так велика, что Найл качнулся как от удара, отступив на шаг. Открылось, насколько он недооценивал глубину переживаний Дравига. Человек к кончине паука отнесся бы с известным равнодушием. Для Дравига же это была гибель сородича, наполняющая его гневом и жаждой мести.
До Дравига тут же дошло, как его вспышка гнева отразилась на Найле, и он послал умоляющий, жалобный импульс; Найл ответил в том духе, что извиняться вовсе не обязательно. На языке людей этот мимолетный обмен можно было бы выразить так:
— Решение зависит от тебя. Мы от соглашения отступим.
«Ой, извини, пожалуйста. Я не хотел задеть (а может, „испугать“ или „шокировать“)».
«Не надо извинений, я все прекрасно понимаю».
В отличие от фраз импульсы переметнулись мгновенно, причем с точностью, превосходящей силу слов. Найл невольно осознал убогость и несовершенство человеческой речи.
Дравиг подступил к пальме и обхватил ее челюстями и четырьмя передними лапами. Найл наблюдал с растерянностью, перешедшей в замешательство. Неужели старику не ясно: чтобы выдрать дерево с корнем, понадобятся усилия не одного, а как минимум нескольких пауков? Замешательство сменилось изумлением, когда спустя некоторое время в ответ на паучьи потуги послышался треск: корни явно сдавали.
Дело тут было не в одной лишь физической силе, а еще и в силе воли, подкрепленной яростью. Когда земля вспучилась, паук на мгновение покачнулся, но тут же восстановил равновесие и опять поднатужился. Секунду спустя пальма была выкорчевана из земли. Дравиг с презрением ее отшвырнул, и она с треском рухнула в кусты.
Паук молчал, но, видимо, после физического усилия гневливое отчаяние в нем поутихло.
Найл, шагнув вперед, заглянул в яму с переплетенными обрывками узловатых корней, торчащих из взрыхленной бурой почвы. Два из них, самых толстых, лопнули (вот это силища!). А Дравиг вместе с тем не выказывал ни намека на усталость, даже дыхание не изменилось. Найл понял, что паук использовал свою колоссальную силу ноли — такую, что из человека вышибла бы дух, — напружинив мускулы в едином умопомрачительном усилии. И как уже нередко бывало при контактах со смертоносней, Найл исподволь почувствовал наличие грозной потаенной силы.
Что-то попалось на глаза во взрыхленном грунте. Нагнувшись, Найл подобрал лежащий меж корней предмет серого цвета. Диск, сантиметров десяти в диаметре, на удивление тяжелый. Найл прежде слышал о свинце, но ни разу его не видел; теперь он догадывался, что держит в руке именно его.
Смахнув с диска землю, он неожиданно увидел, что на одной его стороне высечен нехитрый узор, всего из четырех линий.
— Что это? — поинтересовался Дравиг.
Найл протянул диск, и паук уцепил его когтем.
— Лежал в яме, — сказал Найл. — Положили его туда, должно быть, когда сажали дерево.
— Тебе это о чем-то говорит?
— Нет.
Паук обронил диск, Найл подобрал.
— Захвачу с собой. Попробуем выяснить, что это такое.
Находка оттягивала карман балахона, и Найл на время оставил ее возле двери.
Дравиг взялся обыскивать кусты. Найл указал на веревку, обмотанную вокруг корневища низкорослого деревца:
— Вот другой конец веревки. Кто-то, должно быть, — ее обрезал, когда Скорбо выходил из двери.
Чем бы там ни резали веревку — топором, ножом ли, — лезвие было изумительно острым, концы оказались ровными, не измочаленными.
— Ты что-нибудь еще заметил? — осведомился Дравиг.
Найл подумал. Думал размеренно, не спеша, понимая, что у пауков терпение куда сильнее, чем у людей.
— Кто бы это ни совершил, рассчитал все как следует, — сказал он наконец. — Я считаю, их должно было быть по меньшей мере трое. И по какой-то причине они ненавидели Скорбо.
