Я так и не узнал, что Жиф написал на доске. Может быть, похвалу красоте или поэму, или размышление об искусстве, или окончательный ответ на вопрос о смысле жизни. А может быть, и имя героини. Как бы то ни было, я кивнул ему в ответ, и нечего было к этому возвращаться. Да оно и к лучшему, так как вернуться к тому же самому теперь было бы очень непросто. В тот момент, когда мимолетной картинкой запечатлелся на натянутой простыне профиль любовницы, которая откинула голову, подставляя всю себя солнцу, когда настало время узнать всю правду, я сунул смычок в бобину с кинолентой, подобно тому как мы подносим палец ко рту, чтобы призвать к тишине, и, как по волшебству, она остановилась. В кино больше всего удручает, что оно всегда в движении, что оно не способно противостоять неотвратимому бегу времени, агонии вещей, не способно предложить ничего взамен угасанию, кадр за кадром, жизненных сил, а если героиней была Тео, то тем более стоило прерваться на минуту, рассмотреть все не спеша. Оставалось только подойти поближе, выставив вперед руку и стараясь не заслонить своей тенью экран: если это твоя тайна, все произойдет совсем скоро, Тео.
Скоро все и произошло: в центре кадра появилась черная точка, которая быстро расплывалась, как чернильное пятно по промокашке, разъедая пленку, покрывая сахарной глазурью обнаженные тела, а следом за ними — профиль женщины и ее волосы, накрывая все изображение, размывая его, так что под ним обнажался белый экран, а над проектором в это время поднималась тонкая струйка дыма. Я поспешно выдернул смычок, но было уже поздно разгадывать тайну героини. И наперстка хватило бы, чтобы собрать пепел, который летал по хлеву. Гитарист, закрыв глаза, стучал ногой о земляной пол, отбивая такт, лицо его застилал сигаретный дым, который струился у него между пальцами, он был слишком далеко, и его не заботили разрушения, причиненные остановкой фильма. Он воспользовался моим самоустранением и снова затянул песню, в которой звал маму, отгородившись от всего своими гастрономическими причудами, равнодушный к дурманящим голову вопросам любви, ответы на которые искали в двух шагах от него, на залитой светом белой простыне. Пора было уходить.
Я положил волшебные очки на видное место на кухонном столе. Они не открыли мне ничего нового, о чем бы я не догадывался сам. Разве только то, что одна и та же оправа, надевая которую я бледнел от ужаса и мне хотелось провалиться сквозь землю, та же самая оправа на носу у Жифа не отпугивала в ответственный момент девиц. В остальном же очки ни на йоту не прибавляли ясности. Возле кошачьей миски валялся карандаш, я взял его и размашистым почерком написал поперек листа: «Жиф, твой фильм великолепен», — и это не было вежливой отпиской; положа руку на сердце, я не смог бы назвать другой фильм, который произвел бы на меня столь сильное впечатление. Не стоило и голову ломать, перебирая свои лучшие кинематографические воспоминания — а в кино я тогда ходил каждую неделю — я мог сказать, что фильм «Гробница моей бабушки» был самым прекрасным, самым насыщенным, подлинным, волнующим, самым драматичным и интригующим, самым забавным (разумеется, если иметь в виду поворот судьбы) из всего, что я видел до сих пор. Да к тому же и самым эфемерным. Не следовало больше тянуть с отъездом. С верхнего этажа, из комнаты, где совещались Парадокс и Экивок, раздались какие-то звуки, я потихоньку убрал скрипку в футляр и закрыл за собой обе створки двери как раз в тот момент, когда голос Жифа осведомился, что за странный запах наполняет чердак.
Чтобы шум мотора не привлекал внимания, я довел свой Велосолекс до поворота дороги, подавляя в себе желание повернуть назад, что казалось все более невероятным по мере того, как я отдалялся от дома. Все-таки совесть у меня была нечиста, хотя Жиф и сам стремился к этому: он мечтал о фильме-антифильме, о фильме — отрицании фильма, и он получил его, даже в еще более радикальном варианте: у него был фильм-больше-уже-не-фильм. Устроенное мной аутодафе стало апофеозом его эстетических воззрений, идеальным революционным актом и, вероятно, последним свидетельством о монго-аустенистском искусстве.
