Что именно означали слова осужденного, уже не имело значения.
Четверо смертников одновременно повисли на натянутых тросах, к радости толпы, удовлетворив требования правосудия. Они оттанцевали танец висельников, аккомпанируя себе хрипом, и оросили доски телесными жидкостями. Под мешками их лица синели, языки вываливались из широко раскрытых ртов. Вор умер быстро, как и убийца проституток. Толстяк немного помучался, но дольше всего, ко всеобщей радости, умирал убийца мецената, яростно борясь за жизнь, он мучился, как ни один из ранее виденных горожанами осужденных. Никто его не пожалел, и палач не прекратил мук несчастного.
Когда он наконец умер, палач обрезал и его веревку. Помощники палача сняли с трупов все, что могло им пригодиться, после чего сложили тела на телегу и вывезли их далеко за город, на одинокий холм под лесом. Там они бросили всех четырех висельников без погребения, принося их в жертву теням. Убийцы не заслуживали сострадания, а тени, жадные до человеческого мяса и крови, проявляли благодарность к тем, кто их подкармливал. Они спускались с неба и выныривали из-под земли, едва опускался сумрак. Помощников уже и близко не было возле холма.
Тени первым делом кинулись к убийце проституток. Те, что прибыли во вторую очередь, сожрали вора. Припозднившиеся еще более неохотно отведали мясо толстяка, доказывая его невиновность нелестным фырканьем и жалобами на омерзительный вкус.
Только самые отчаянные пытались урвать кусочек мяса от последнего осужденного. Сидящая верхом на его груди мара отгоняла каждого смельчака. Она приняла форму чернокожей женщины с черными волосами и глазами. Ее ладони, заканчивающиеся когтями, представляли собой страшное оружие даже против призраков. Большинство стервятников уважало ее право на еду, поэтому она воевала только с теми немногими, кто прибыл слишком поздно и теперь хотел поживиться хотя бы кусочком мяса. Они напрасно подкрадывались к последнему осужденному – мара была бдительнее, быстрее и сильнее их. Самые смелые убегали с визгом, когда попадали под ее черные когти. Наконец, незадолго до рассвета, все исчезли. Тогда мара наклонилась к своему избраннику и поцеловала его – долгим, страстным поцелуем. Она не отрывала от него губ, пока тело повешенного не задрожало, пока мужчина не пошевелил рукой, пытаясь то ли обнять демоницу, то ли напротив – оттолкнуть ее.
Он захрипел, силясь что-то сказать. Одной ладонью женщина закрыла ему рот, другую положила на грудь.
– Тихо, мой милый. Ты должен набраться сил.
Он кивнул и только сейчас открыл веки, чтобы посмотреть ей в глаза: черные, с кругами более глубокой тьмы на месте зрачков. Она снова показалась ему прекрасной, как тогда, когда он увидел ее впервые. Превозмогая слабость, он поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, шелковистой и холодной.
– Осталось еще трое, – прошептала она и, заметив первый луч солнца, поцеловала мужчину еще раз, долго, пока вся не проникла в его тело и душу.
Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира
Поезд въехал на Центральный вокзал в Кракове, как всегда доказывая своей пунктуальностью величие объединенных сил технологии и энергиков. Машинист объявил о прибытии протяжным локомотивным гудком, выпуская сжатую струю пара. Он поцеловал всегда холодный железнодорожный амулет, висящий над котлом, и поклонился хранителю. Перемазанное сажей существо, напоминающее гнома, которого можно встретить на рудниках, радостно пискнуло и нырнуло назад в догорающий огонь. Могучий локомотив аж содрогнулся от притока энергии.
Дрожь передалась вагонам – и эксклюзивным, для первого класса, и самым дешевым, в которые набивались бедняки и редкостные жлобы. Машинист усмехнулся, пригрозив пальцем хранителю. Тот ответил из нутра котла радостным хохотом.
– Господин Кутшеба? Господин Кутшеба? – кричал бегающий вдоль вагонов седой мужчина, очевидно, не привыкший к вокзальному галдежу. Он нервно озирался по сторонам и отскакивал, когда какой-нибудь из нетерпеливых локомотивов, ожидающих отправления, выпускал струю пара.
