…Он жил рядом с отцом, вернее ему позволили жить. Отец приставил к нему старого сержанта, который и подготовил его к военному училищу. Боялся ли он отца? Трудно назвать то оцепенение, почти ступор страхом. Сержанта он боялся. Тот был безжалостен, приучая его к новым порядкам и требуя, прежде всего дисциплины. Но и похвала сержанта — за удачно выполненный приём, за попадание в мишень, за правильный ответ — его радовала. Это была награда. Избежать наказания и получить награду — цель любого солдата. Отец не наказывал его. И не награждал. Отец ни разу не ударил его, это правда. И ни разу не похвалил. Тоже, правда. Так что, он с самого начала был нужен отцу только… на этот случай. Ему было… да, почти шесть, когда он увидел Братца, наследника, единственного наследника, и он уже знал, что такое бастард. Бастард — официально, полукровка — нейтрально и ублюдок — точно. Чёрт, а ведь и впрямь холодно. Простудиться, что ли назло отцу и Братцу, чтобы подохнуть поскорее и без пользы для них? Но у отца может найтись ещё такой же бедолага-бастард, а он уже точно будет мёртвым. А для солдата главное что? Выжить!
Гаор осторожно попытался напрячь мышцы. Резким движением можно вызвать спазм и боль. Он это помнит по ночным дозорам, когда нельзя шевелиться, но нельзя и застудить мышцы. Как это? Да, статическая гимнастика. Вот и начнем её понемногу. Раз в голове прояснело…
…Утро в редакции самое суматошное время: суета со вчерашним номером, разгар работы с сегодняшним и начало великого ора по завтрашнему. Во рту горечь от выпитого и выкуренного накануне, в глазах мелькание букв и лиц, в ушах звон.
— Мне когда-нибудь заплатят?
— Когда-нибудь.
— Мне тоже не платят!
— Энтузиазм…!
— Пошли вы со своим энтузиазмом! Меня уже выселяют, а Нирса вот-вот родит!
— Поздравляем!
— С чем?!
— Шеф, видел?
— А что там?
— Штраф!
— Тоже новость!
— За что?
— Не всё ли равно, платить нечем.
— А наш меценат?
Он сидит у стола Кервина, пристроив на колене листок, и пишет очередную заметку.
— Полегче, Гаор, — бросает ему Кервин, — нас закроют.
— Ты же ещё не читал, — огрызается он, не отрываясь от текста.
— Я тебя знаю. За твою прошлую статью…
— Меня отблагодарили, — гордо перебивает он.
— Интересно, кто? — вмешивается Арпан.
— Читатели!
Наступает заинтересованная тишина, и он начинает рассказывать.
— Я встретил ребят из седьмого стрелкового полка, как раз того самого. И они сказали, что я прав и так сволочам и надо!
— Это с ними ты так надрызгался?
— Да поймите, они читают нас! Чи-та-ют!
— Цензура тоже читает, — вздыхает Кервин. — Тебя напоили, а я заплатил штраф!
И за общим шумом никто не услышал, как подъехала машина, и простучало по лестнице множество тяжёлых ботинок. Только внезапно распахнулась дверь, и стало тесно от чёрных тел в глухих капюшонах-масках с автоматами и просторно от поваленных на пол сотрудников. Молча — все приказания отдавались ударами — его подняли, заломили ему руки за спину, надели наручники и поволокли к выходу. Он успел заметить, что ни один листок не упал со столов, и понял, что мишень — не редакция, а он, лично. Правда, это он додумал уже в машине, в тесном железном ящике для перевозки арестованных, куда его по-прежнему молча запихнули. Били немного, только "для вразумления", как любили говорить в училище капралы — сержанты-воспитатели. Но он и не сопротивлялся, гадая, какая же из его статей и заметок могла вызвать такое.
Доехали быстро. Значит не Центральное Политуправление, оно же Тихая Контора, оно же Дом-на-Холме. Уже легче. Но непонятнее. Машина остановилась, его вытащили из ящика, быстро — он ничего не успел разглядеть — натянули ему на голову глухой без прорезей мешок и потащили, он еле успевал перебирать ногами, чтобы не волокли по полу, что, как он помнил ещё по отправкам в училищный карцер, намного больнее. Проходы, лестницы, а это, похоже, лифт, значит — не тюрьма, а что? Ещё переход, сильный тычок в спину, от которого он упал лицом вниз, сдёргивают мешок, снимают наручники, и равнодушно спокойный голос над ним.
— Можете встать.
Гаор с трудом подобрал под себя руки, опёрся на ладони и колени и медленно, чтоб не догадались о его подлинном состоянии, встал.
