— Не бойся, — сказала мама. — Ничего уже не случится. Нам просто повезло. Они нас не видели.
Мы обе рассмеялись и, смеясь, утирали слезы радости.
— Нам вообще везет. Ты же помнишь, — продолжала она, и я поняла, разумеется, что мама имеет в виду, хотя меня при этом не было.
В восьмидесятом году мои родители на годовщину свадьбы отправились в Берлин, причем в первый и последний раз оказались в восточной его части. «Возвращение спустя тридцать семь лет туда, где развертывались события тех дней, — писал отец на фирменной почтовой бумаге отеля „Савой“, — снова наполнило нас потрясающим чувством свободы, которого вы, рожденные на воле, просто не можете ощущать».
А события тех дней развертывались по другую сторону. Бывшая штаб-квартира нацистов находилась на территории Восточного Берлина. На пропускном пункте «Фридрихштрассе» родители прошли мимо кассы, не обратив внимания на принудительный обмен валюты. Попросту об этом позабыли, а никто из служащих и не заметил. Только оказавшись на улице в Восточном Берлине, они поняли, что остались без гэдээровских денег, но отец решил не возвращаться. Это бы только привело к ненужным хлопотам. Он обратился к девушке, которая показалась ему симпатичной, рассказал о возникшем затруднении, и та охотно его выручила.
Дорога непрерывной прямой стрелой уходила в темную ночь. Мама припасла для нас польское печенье и воду. А я прокручивала перед глазами ту сцену. Ужас все еще отдавался во мне нескончаемым эхом. Как я круто разворачиваю большой лимузин и в свете прожекторов огромного гэдээровского КПП через полосу зеленых насаждений выскакиваю на встречную. То место напоминало ворота в неприступную тюрьму. Контрольно-пропускной пункт Хайлигензе был мне неизвестен. Что там могло произойти? Раз мы все это время находимся на территории ГДР, то оттуда, значит, мы попали бы на Запад, в западную часть Берлина. И я поняла, что навлекла на нас подозрения.
Около двух часов ночи мы прибыли на границу в Царентин, отсюда до ФРГ — считанные метры. Постовой ГДР проверил наши документы, отдал их своему коллеге, который тут же исчез с ними в будке, и велел отогнать машину в ангар. Мне пришлось выйти. И маме тоже. Открыть багажник. Скомандовали всё выгрузить: чемоданы, инструменты, знак аварийной остановки, корзину для пикника, резервную канистру, домкрат, запасное колесо. Какой-то огромной ложкой, подвешенной к своду ангара, они водили туда-сюда под днищем машины. Мне было приказано сложить спинку заднего сиденья. Я сказала, что не знаю, как это делается. Солдат полез в салон, стал дергать ремни и ручки.
— Не поломайте мне машину, — сказала мама. — Это мой автомобиль. Моя дочь не сможет поставить сиденья на место, а от меня вы этого точно не дождетесь. Я уже не так молода.
Такое из уст моей матери можно было услышать только в создавшейся ситуации.
Солдат прекратил разбирать по частям наш автомобиль, взглянул только на содержимое ящика для перчаток, после чего я снова смогла укладываться. Около четырех часов утра мы увидели в свете уличных фонарей раскинувшееся впереди озеро Аусенальстер. Мы были в Гамбурге.
Я подозревала, что этой проверкой мы были обязаны моему паническому развороту.
— Они не стали утруждать себя погоней, — сказала я. — Две полоумные бабы на машине с гамбургскими номерами. Просто предупредили пограничные пункты.
Но у мамы нашлось другое объяснение тому, что мы обе спаслись.
— Твой отец. Не веришь? Взгляни-ка на меня. Нас выручил твой отец.
И она тронула кончиками пальцев его фотографию.
Уве Кольбе
ТАБУ
© Перевод А. Егоршев
Как это часто случалось в моей жизни, инициатива и на сей раз исходила не от меня.
Исходила она от писателя Ф.[9] Тогда ему было шестьдесят, и ради иных из нас он мог двигать горы; в данном случае он сделал это ради меня. Хотя, в конце концов, я сам подал заявление — отпечатал его на машинке, как допускалось, в свободной форме и отнес на почту, — мне эта идея не пришла бы в голову, по крайней мере, в ту пору. И вот я сидел на широкой деревянной скамье в вестибюле импозантного с виду здания, поглядывая на двери двух служебных помещений; обе находились слева от меня и были закрыты. Чуть раньше я постучал в одну из них, вошел, назвал себя и сказал, что хотел бы «получить мой паспорт». Просто так, не отрепетировав фразу перед зеркалом, сказал, что хотел бы получить «мой паспорт». Я действительно сказал; «мой». Неслыханная дерзость! «Что вам здесь нужно», — резко спросила одна из двух женщин, в костюме и голубой блузке. Очевидно, она меня не слушала и, когда я повторил свое пожелание отчасти другими словами, наморщила лоб, произнесла раздраженно «ага» и «так-так», осведомилась, как меня зовут, порылась в выдвижных ящиках железного шкафа и объявила, что паспорта у них нет. После чего посоветовала пойти туда, куда я обратился с просьбой выдать такой документ: «ага», «вот-вот» — в Главное управление издательствами и книготорговлей. На что я, не раздумывая, ответил, что не пойду. «Меня известили, что паспорт находится здесь», — сказал я и добавил, что готов ждать до тех пор, пока мне паспорт не выдадут на руки или не скажут со всей определенностью, что его здесь нет. «Не можете ли вы это выяснить?» — спросил я под конец. И сидел теперь на темной тяжелой деревянной скамье, прислушиваясь к громкому биению своего сердца в шелестящей тишине просторного вестибюля Министерства культуры ГДР, что располагалось на берлинской площади Молькенмаркт.
