Потом пришлось к другому входу и с другим неуверенным сообщением: “FI — новая эра ля”. С этого входа на площади было туристически людно. Сеявшийся дождь почти не достигал брусчатки. В литых плащах милиции одинаково отражалось. Сейсмович зябко осматривался. Сдавшая в перспективе баба продолжала возиться у Лобного. Ее осторожно фотографировали. Неподалеку требовательно трясли милостыней. На Мавзолее сидела чудовищная ворона. Человек прокатился к часовому за спрятанным в венках ПК, отсоединился от резервуара и, споро крепя ртом с “той жопе все равно кранты” бензоклизму, смолк. Сейсмович сделал несколько шагов из коридора, зачем-то расслабил крепление левой ласты и с тем же почти по щиколотку просел. И что напоролся на острое и хорошо смазанное, однако пропущенный милицией, на том восстановил позу и, потея от новой раны до ягодиц, с улыбкой ненависти прошел к человеку. Тут, объемно дрожа, задвигались куранты. Вибрируя для равновесия, Сейсмович ждал. Тогда, отсоединившись, человек молча предложил следовать за ним внутрь ГУМа. Пушечно хлопая, чудовищная ворона снялась. В ГУМе, пройдя в сквозное кафе “Арка”, они заказали беляшей и кофе в размякших стаканчиках. Красная Площадь скрылась с накладкой, зависла на минуту плоской зубчатой проекцией в дверях. Сквозило. Они ели стоя еле за неудобными высокими столиками в проходе между галереями, одни под периодически скрещивающимся взглядом агрессивно скучающей буфетчицы, и было неприятно, что уже трижды мимо уменьшающихся их порций внимательно проследовал один и тот же бомж с той разницей, что каждый раз бушлат его и замасленная лыжная шапочка были разного цвета. Перистальтика толпы по оба выхода из прохода тоже имела свои периоды, но куда более разреженные. Пока Сейсмович мог вычленить лишь интенсивный диапазон негров, в отличие от прочих почему-то по-черному ругавшихся по-русски на ходу. Не в порядке было и с беляшами — взяли шесть, но шесть в конце концов пятый бомж и увел. Потом человек промокнул рот, подсоединился под столом и бережно перебирал бумаги. Так Сейсмович впервые увидел посмертное изображение Николай Николаича. Фотография была исполнена стереографически. Под разными углами левый глаз Николай Николаича открывался и закрывался, на гиперемированном подглазье правого появлялся и исчезал масляный блик. В боку снимка дрожала радужная пись: “Смерть, забуксовавшая на такой глубине”.
— Да, подпишитесь, — вспомнил человек, переворачивая его лицом вниз.
По памяти Сейсмович подписался “Н” и зачем-то добавил дату.
На другой фотографии, озаглавленной прописью: “с бабы было б и оболочки”, — в том же ракурсе он в ужасе узнал жену, долго не приходил в себя и не знал, что делать.
Человек был еще занят, но он решился:
— Что с ней?
Тот бросил не отрываясь:
— Ничего. В том-то и дело.
— С ней? — повторил Сейсмович навыкате.
— Да хрен с ней, — озлился человек. — Какая разница: ушла она от вас или… ну, в результате-то что? Что нового, в смысле?.. Ну, люди…
Однако Сейсмович, колеблясь, упорно продолжал кивать в схоже подмигивающую левым глазом супругу, притом что правый ее, оставаясь открытым, делался похож на забитую пеплом спираль прикуривателя. Передохнув взглядом на буфетчице и думая, что это, быть может, и не жена его, что бывало, он робко присмотрелся в надежде внимательней, но передумал уже в смятении окончательном.
— Нужно позвонить, — посоветовал он человеку.
— Куда? — отвлекся человек.
— Домой.
На это человек быстрее замолчал в бумаги и предложил к подписи новую — расходный ордер на сумму, которую Сейсмович обязывался погасить в случае провала ПРОК по собственной вине. Следующим пунктом, как a-подзащитному, ему предписывалось провести в достигнутой 1:1 КпЗ (копии Земли) с копией конечности не менее недели с соблюдением действующих норм тактической кумуляции и ПЗ, в том числе: не превышать рамок оборудования и докладывать о любых неисправностях оного по выделенному спецканалу. В Кремль не ходить — виснет. Особенно Георгиевский. Сразу домой. Номер жены, т. п., пространство инфаркта.
— И подпишитесь.
Сейсмович осмотрительно подмахнул.
