Я тоже изрядно устала и решила не дожидаться Рихарда.
Анетта гостила у бабушки, значит, я могла спокойно лечь. Я не слышала, когда вернулся Рихард, да и Стеллу увидела только за завтраком.
Через несколько дней произошел знаменательный эпизод с фиалками. Я даже точно могу сказать, что это было в среду, иначе говоря в тот день, когда у Стеллы нет вечерних занятий. В черном, чуть узковатом платье она вдруг возникла передо мной и протянула мне букетик фиалок.
— Прелестные цветы, — сказала я и взяла у нее букетик. В эту минуту я от души ее пожалела. Я догадывалась, как ей худо. Взгляд у нее был молящий и грустный, она вдруг снова сделалась тем большим, нескладным ребенком, каким была, когда приехала к нам. Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Она испуганно отпрянула, какое-то мгновение мне казалось, будто она вот-вот с громким плачем бросится мне на шею. Мое невольное движение — я инстинктивно подалась назад — подействовало на нее отрезвляюще. Этим все и кончилось. Стелла ушла к себе, а я — к себе и продолжала, как уже много дней подряд, отгонять всякие мысли о ней.
Немного спустя Вольфганг спросил меня, кто принес цветы. Когда он услышал имя Стеллы, у него тотчас сделался сердитый и угрюмый вид, как у древнего старца. Не проронив больше ни слова, он ушел.
Я переставила фиалки со стола на комод, я чувствовала себя беспомощной и несчастной. Потом спохватилась, что надо собрать ужин.
А еще поздней, лежа с книгой в постели, я забыла и Стеллу, и фиалки, и себя самое. Только Вольфганга не забыла, гнетущей тревогой притаился он где-то в подсознании.
Наступил апрель. Я исправно выполняла свои обязанности, все шло как по маслу. Анетта приносила из школы плохие отметки, я ежедневно устраивала ей диктовку. Вольфганг против обыкновения проводил почти все время у своего приятеля, а что делал Рихард — хоть убей, не помню, наверно, был такой же, как всегда. Собственно, в его жизни и не происходило ничего необычного. Он, правда, собирался в недалеком будущем порвать любовную связь, но ему уже столько раз случалось проделывать эту операцию, что это не могло бы вывести его из душевного равновесия.
Курсы, которые посещала Стелла, ни с того ни с сего закрылись посреди учебного года. Она уже не давала себе труда обманывать меня, а я ни о чем не спрашивала. Я хотела пощадить ее и не терзать излишними расспросами. Теперь она все вечера проводила дома. Мы часто сидели с ней за чаем, поджидая Рихарда. Но Рихард был как никогда загружен работой и возвращался очень поздно. От него теперь пахло еще не знакомыми мне духами, и я мечтала об одном: лишь бы Стелла этого не заметила. В тот вечер, о котором пойдет речь, я предпочла бы, чтоб она легла, но она упорно сидела за столом и читала газету, хотя глаза у нее слипались от усталости.
Впрочем, читать она не читала, а просто закрыла газетой лицо и не шевелилась. Она упустила из виду, что, когда читаешь газету, надо время от времени переворачивать листы. Я понимала, что с ней творится. Обезумев от тоски и отчаяния, она ждала Рихарда, чтобы хоть взглянуть на него, услышать его голос, перехватить беглый взгляд. Я хорошо себе представляла, какие унижения ей уже пришлось вытерпеть и какие еще предстоят. Сотни раз я задавала себе один и тот же вопрос: поговорить с ней или не стоит. Но я не хотела признаний, мне нечего было отвечать на признания и к тому же надоело лгать.
Когда наконец-то заявился Рихард, я вышла на кухню заварить свежий чай. Возвращаясь из кухни, я подошла к дверям гостиной и услышала, как Рихард что-то втолковывает Стелле. Наши двери хорошо заглушают звук, слов я не разобрала, но от меня не укрылся злобный и безжалостно холодный тон Рихарда. Стелла, должно быть, отличалась из ряда вон выходящим упорством, ибо не в обычае Рихарда разговаривать с женщинами таким тоном. Обтекаемая и ни к чему не обязывающая любезность ему больше по душе. Я толкнула подносом дверь и вошла, по мере сил сохраняя на губах равнодушную усмешку.
Она стояла, прислонясь к печке, и комкала в руках носовой платок. Лицо у нее было белее печных изразцов, я поспешила отвести взгляд.
