— Да, да, я куплю, — въ смущеніи пробормоталъ Петръ Васильевичъ, поспѣшно раскланиваясь съ сестрой милосердія.
На слѣдующій день онъ не поѣхалъ къ теткѣ. Но уже вечеромъ его начали мучить вопросы:
— Не надо ли ей еще чего-нибудь? Не станетъ ли она опятъ просить за нее писать письмо? Не станутъ ли говорить въ больницѣ, что онъ бросилъ и забылъ свою родственницу? Главный докторъ служитъ съ нимъ въ одномъ вѣдомствѣ и можетъ чортъ знаетъ что выдумать про него. Скверно тоже, если поразспросятъ ее; онъ вездѣ говорятъ о своей «фамиліи», о своемъ «родѣ», а тутъ вдругъ…
Онъ провелъ очень тревожно ночь и на слѣдующій день уже около полудня былъ у тетки.
— Ахъ, дорогой мой, не забылъ старуху, — говорила больная. — Я такъ и знала, что пріѣдешь. Я такъ и Аннѣ Павловнѣ Трощинской вчера говорю: «Знаю, что не оставить такъ тетку, что навѣдается».
— Гдѣ вы видѣли Анну Павловну? — удивился Петръ Васильевичъ, услышавъ имя и фамилію одной знакомой аристократки-благотворительницы.
— Тутъ съ сосѣдкой я познакомилась, — отвѣтила больная: — а къ ней и пріѣхала самая эта Трощинская. Ну, спросила о фамильи, о тебѣ заговорила… «Родня, говорю, и благодѣтель… Нашу, говорю, хлѣбъ-соль помнитъ… Еще молодымъ человѣкомъ гостилъ у насъ… Молочкомъ отпаивался… Важный, говорю, теперь человѣкъ… Государствомъ ворочаетъ». «Знаю, знаю, говоритъ. Это ему честь дѣлаетъ, что старушку-родствснницу бережетъ…»
— Не надо ли вамъ чего? — спросилъ Петръ Васильевичъ, перебивая больную.
Въ его головѣ мелькала мысль о томъ, не жаловалась ли на что-нибудь, не просила ли чего-нибудь старуха.
— Охъ, ничего мнѣ не надо! Долго ли мнѣ и жить-то, — вздохнула больная. — Вотъ только дни-то теперь такіе, великій постъ, поученье мнѣ какое-то принесла сестра милосердія. «Почитайте, говоритъ. Это крупно напечатано и съ слабыми глазами можно разобрать». Ну, а что я разберу, когда я грамоты не знаю. Не прочтешь, спрашивать будутъ, сочтутъ за басурманку. Признаться-то, что читать не умѣю, — тебя, голубчика, оконфузить не хочется… Люди-то злы, скажутъ: «Вонъ у него какая тетка, изъ простыхъ, вѣрно, грамоты не знаетъ. Видно, семья-то ихъ вся изъ грязи вылѣзла». Охъ, злы люди, злы… А почитать некому… Вонъ и книжка-то не длинная, такъ, поученье пастырское…
Петръ Васильевичъ взялъ брошюру, повертѣлъ ее въ рукахъ, пробормоталъ что-то о томъ, что «это, вѣроятно, пустяки какіе-нибудь», что «и сюда ханжи втерлись», и не то нерѣшительно, не то небрежно проговорилъ:
— Я, пожалуй, прочту вамъ.
Ему было и досадно, и неловко взяться за роль чтеца священныхъ кннгь.
— Прочти, прочти, дорогой мой! — сказала тетка и приподнялась на локтѣ.
Началось чтеніе поученія. Больная вздыхала и крестилась. Сцена дѣлалась все болѣе и болѣе комичною.
— Вотъ такъ-то твой покойникъ дядя мнѣ читалъ, — бормотала тетка среди чтенія. — И хорошо ты читаешь, съ плавностью!.. Только мы другія книги читали. Этой не читали. То было про Кузьму Рощина, про Юрія Милославскаго, про Давида Коперфильда, тоже про Ревекку Шарпъ. Я тутъ съ сосѣдкой про эти книги говорила; она тоже читала…
Наконецъ, Петръ Васильевичъ кончилъ чтеніе и поспѣшилъ уѣхать. Онъ былъ взволнованъ, раздраженъ и самъ смѣялся надъ собою…
— Нѣтъ, это чортъ знаетъ, что со мной дѣлается, — бормоталъ онъ дорогою, сдвигая брови. — Въ чтецы еще къ ней приходятся опредѣлиться. И еще она же одобряетъ. Съ плавностью читаешь! Этого недоставало!.. Но что же дѣлать-то, дѣлать-то что?… Бросить ее, оборвать ей крылья то… А что говорить-то она станетъ?.. Языкъ-то у нея безъ костей… Это чортъ знаетъ что такое!..
— Ахъ, а я въ васъ новыя достоинства открыла, — говорила ему черезъ день Анна Павловна Трощинская, встрѣтивъ его въ одномъ домѣ. — Вы не только милый салонный говорунъ, но и добрый родственникъ. Я познакомилась съ нашей тетей. Милая старушка… Слышала, какъ вы у нея почти росли въ домѣ, гащивали въ деревнѣ у доброй старосвѣтской помѣщицы. Это мило, что вы заботитесь о старикахъ. Впрочемъ, она и стоить того, такая ласковая и тихая… обожаетъ васъ…
Въ другомъ салонѣ главный докторъ больницы для платящихъ говорилъ Петру Васильевичу:
