— А пока… — бледнея, спросил Мижуев.
— А пока…
Степан Иваныч быстро отвел глаза и, скрестив пальцы, похрустел ими.
— Нет!.. — крикнул Мижуев, вставая во весь свой громадный рост. Я не могу… не могу допустить, чтобы убивали людей за то, что они голодны, за то, что наши интересы, — не их интересы…
— Тогда выйди к ним и предложи им свои условия, — развел руками Степан Иваныч.
Мижуев постоял молча, глядя в пол. Ему страстно захотелось, чтобы тут появился Николаев. Казалось, что вдвоем они сумели бы разорвать заколдованный круг.
— Я пойду… лучше уж это, чем… — выговорил он, и голос его болезненно сорвался.
— Что ж, как хочешь… — развел руками Степан Иваныч. — Может, тебе и удастся, но… я должен предупредить тебя, что ты сильно рискуешь…
— Чем?
— Ты примешь на себя всю их злобу… Ведь! эти твои рабочие, за которых ты так стоишь, в одну минуту забудут твои хлопоты за них, и стоит только тебе оказаться против них, они возненавидят тебя больше, чем кого бы то ни было, именно за то, что уже сделал им и что они верили в тебя!
Мижуев молча смотрел на него.
— Слушай, Федя!.. — ласково начал Степан Иваныч. — Неужели ты думаешь, что мне самому не тяжело?.. Но ты рискуешь самым серьезным образом… Оставь… я тебя прошу!..
Мижуев долго стоял на месте, потом круто повернулся и пошел вон. Он почувствовал, что если он не выйдет, то… и представились ему треск выстрелов, крики и кровь. Он тряхнул тяжелой головой и с глухим, мертвым чувством в груди, как бы принимая на одного себя какой-то тяжкий крест, вышел на крыльцо.
Шум и белый свет охватили его. Тысячи лиц повернулись к нему выжидательно и многие почти весело. Он начал говорить.
И то, что произошло потом, было похоже на внезапно налетевший смерч. Как будто он не слышал своих первых слов, но сразу увидел, как страшно и быстро изменились лица вокруг. Мгновенно исчезло выражение доверия и веселья, и лица стали другими. Мижуев почувствовал это и стал вдруг одиноким в этой громадной толпе. Стал одиноким и чужим ей. Он попытался выкарабкаться из пустоты, в которую пошел, но слова уже были бессильны. Связь, казавшаяся такой искренней и прочной, разорвалась в одно мгновение, как будто ее не было никогда. И перед Мижуевым стояли одни враги.
Потом он помнил, как стал возражать знакомый ему токарь, маленький, черный мужчина с пронзительными глазами.
— Довольно обманов!.. — кричал он. — Вы обнаружили свое настоящее лицо… Между вами и миллионами людей, которые вам верили и ждали от вас справедливости, стоят ваши миллионы рублей!.. Мы требуем своего!.. Стреляйте в нас, стреляйте!.. Делайте свое дело!.. Палачи!
Мижуев, бледный как смерть, попробовал говорить, но уже не знал, что сказать, и вдруг почувствовал страх, как будто во сне упал в страшную пропасть.
Кто-то схватил его за руку, он инстинктивно оттолкнул и хотел повысить голос, но это движение приняли за угрозу. Кто-то еще крепче схватил его за рукав, потом за грудь, комок снега резко ударился в глаз, и в страшном реве, растерянный и бледный как смерть, Мижуев скрылся в толпе. Инстинктивно он вырвал правую руку и со всей своей страшной силой ударил кого-то по голове. На мгновение перед ним образовалось пустое пространство, и он увидел въезжающих во двор красноголовых солдат и нагайки в воздухе. В страшном ужасе он бросился к ним навстречу, но сзади бросились на него, навалились, и он упал вниз, увлекая за собой черненького токаря с разбитой красной головой.
Восток, омытый и сияющий, радостно выходил из моря, все ярче и выше охватывая голубое небо, проснувшееся и загоревшееся огнем торопливых тучек. Чувствовалось, что еще немного, и из-за края земли ослепительно улыбнется великое веселое солнце.
Но водная даль еще спала. Холодные зеленые волны сонно облизывали борта парохода, и дремотный холодок утренней тени лежал на море и еще синих, пустынных склонах тяжелых гор. Только высоко-высоко над морем остроконечные вершинки, со своей счастливой высоты уже увидевшие солнце, ярко, как языки красного, розоватого и золотого пламени, горели в голубом небе.
Мижуев тяжело вылез на палубу и оглянулся кругом усталыми, горящими от бессонной ночи глазами.
