— Прошу, — указывает на скамейку, глядя на меня не без некоторого оторопения, — садитесь.
Истолковав его взгляд по-своему, решаю опередить вопрос и выпаливаю:
— Упал с третьей полки вагона поезда Сочи-Москва! Лицом о столик. Да-с! Такие вот билеты продают — на третью полку-с!
— Слава, прекрати бредить, — недоумевает моя спутница. — Ты о чем?
— Он глаголет правду жизни, — усмехается г-н Крутоверцер. — Времена такие: не знаешь, где упадешь, где на тебя упадет, — машинально приглаживает плешинку. — Бомба — самое радикальное средство против перхоти. Но не будем о грустном, господа. Поговорим о делах наших.
После этих слов я чувствую неодолимое желание расхохотаться в голос. Если сейчас господин Крутоверцер предложит общий бизнес и все те же 33, 3333333 %, я сам себя сдам в лапы медицины. Не пора ли выстраивать в очередь всех желающих владеть «золотым» аутистом?
— Простите, — закашлялся я. — Слушаю вас.
Очевидно, в моем роду были ясновидцы. Если убрать все словесные изящества, похожие на декадентские виньетки, то смысл предложения высшего государственного чина сводилось именно к тесному сотрудничеству.
— А с кем буду работать, — задаю вопрос, — конкретно?
— С Маей Михайловной, — по-ленински щурится. — Она возглавить дилеровский, назовем это так, центр при правительстве. Обещаю всяческую поддержку.
— Извините, — ляпаю, — а зачем это мне нужно?
— То есть?
— Дилеровский, понимаешь, центр?
— Нужно, Слава, нужно, — с нажимом проговаривает высшее государственное лицо. — Вы же не хотите все время падать с полок поездов Сочи-Москва?
— Не хочу.
— Тогда какие проблемы?
Мы смотрим друга на друга, как представители двух разных миропорядков. Потом я медленно выговариваю:
— Вы, Борис Владимирович, тоже можете упасть с полки поезда Сочи-Москва.
— Я летаю самолетами, — парирует.
— Все мы в поезде, — настаиваю. — Я был вашим должником, но долг возвращен, — отмахиваю в сторону автостоянки. — Мы квиты, Борис Владимирович.
Высший государственный чин хлопает себя по колену, весело говорит, что он в который раз убеждается, что людям надо делать добро.
— Но, — поднимает указательный палец, — мои парни всегда, как говорится, зачищают территорию…
— Не хотите ли сказать: я принес бомбу?
— Дело не в ней, а в том, что кто-то пытается помешать нам работать вместе. Не конкуренты ли какие?
— Конкуренты? — и выражаю недоумение: разыгран спектакль с далеко идущими планами? — Больно сложная постановка, — не верю.
— Слава, — доверительно наклоняется. — Вы не представляете, какие бывают постановки. Глобальные! — Снова поднимает указательный палец. Иногда приходится жертвовать и людьми, и территориями, и домами, и кораблями и проч. Зачем? Чтобы победить в большом.
— Вы о чем? — не понимаю.
— О великой науке побеждать, — заразительно смеется, как великий вождь маленького роста В.И. Ленин во время кремлевской киносъемки в 1918 году. Уверен, мы договоримся. Подумайте, — по-демократически жмет руку. — Маечка, на пару слов, — начинает движение к уходу. — Это по другим нашим делам, считает нужным меня поставить в известность.
— Пожалуйста, — передергиваю плечами, оставаясь сидеть в одиночестве, но гордом.
Впрочем, меня окружали могилы. Они были ухожены и с гранитными надгробиями. Выбитые цифры на камнях утверждали, что почившие в бозе проживали ещё в прошлом веке.
Наверное, ничего принципиально не изменилось: они тоже любили, страдали, совокуплялись, размышляли, мечтали, страшились смерти и так далее.
Спрашивается, зачем тогда эта вся наша проклятущая кровавая маета? Уверен, Илюша Шепотинник куда счастливее нас, считающих, что мы живем во имя какого-то высшего смысла.
Ничего подобного, господа! Пустая м`ука! Маета. Прах и тлен!
— Что такой задумчивый, — возвращается Мая, — как верблюд? — Она наполнена силой и жизненной энергией, и это почему-то мне неприятно.
— Откуда знаешь Крутоверцера? — начинаю наступление.
— Какая разница, — бьет меня по руке. — Противный какой. А ведь будешь, как сыр в масле.
— Бесплатного сыра не бывает, — огрызаюсь.
— Прекрати. Все хорошо: бомбу уже обезвредили, твои раны заживут, и начнем работу.
