А может быть, и нет. Сейчас судить было трудно. Может быть, Шэн, пользуясь нашим присутствием, решил просто-напросто припугнуть Сальтини.
Господи Боже, а ведь дома-то все было из рук вон плохо!
Мне нужно было восстановить репутацию, занять подобающее место в обществе, и прошлой ночью я впервые с детства по-настоящему молился — молился о том, чтобы поскорее попасть домой!
Ну и хорошо. Биерис с Аймериком оставались. Хватит и этого. К тому же Биерис здесь в любом случае нравилось больше, чем мне, а познания Аймерика делали его поистине неоценимым человеком для Шэна. А я? Что я такого знал? Музыку, поэзию, поединки — да и то, только рукопашный бой да дуэли на нейропарализаторах. Настоящим оружием я не владел…
Кроме того, надвигались экономические заморочки, и почти наверняка Сальтини мог отобрать у меня Центр. Тогда мне оставалось чистить стойла, а такая перспектива меня мало прельщала.
Я вдруг заметил, что Сальтини пристально смотрит на меня — так, словно я его безумно интересую. Я понимал, что он знает про меня все — наверняка он читал всю мою корреспонденцию, и, видимо, замысел Шэна ему был понятнее, чем мне.
Уж кто-кто, а я в глазах Сальтини должен был выглядеть законченным иррационалистом.
— Моя настоящая работа — в Центре, — заявил я. — Я не могу уехать, когда все только начало налаживаться.
Пожалуй, мне стоило обидеться на то, что мое заявление удивило всех, кроме Шэна.
Сальтини обвел всех нас палящим взором.
— Уверен, все вы понимаете, что бюджет будет урезан. Не сомневаюсь, должность профессора аквитанской литературы в самом скором времени будет сокращена. Полагаю, что наемная работница, столь часто отсутствующая на ферме, также в ближайшее время обнаружит, что ее работа там не нужна.
Что касается Центра… Видимо, вы рассчитываете на прибыль, которой не повредит сокращение бюджетных ассигнований.
Пока я вам скажу единственное: все ваши учащиеся и их родственники в данный момент подвергаются проверке на серьезные проявления иррациональности, и этот факт будет им предъявлен со всей строгостью. А если у вас не останется учеников…
Он ретировался, даже не удосужившись высказать свою угрозу до конца. Да и не надо ему было этого делать.
Когда мы все шли к двери, Шэн тихо сказал мне:
— Спасибо.
Жаль, что мне от его благодарности не стало веселее.
Трекеры снова начали ходить регулярно и без неожиданных остановок. Я поехал в Центр. По углам торчали копы из ПСП, но утренняя буря улеглась, ярко светило солнце, и они либо отбросили капюшоны своих курток, либо вообще сняли их и держали в руках, и потому вид у них теперь был совсем не такой угрожающий — они скорее напоминали смущенных швейцаров, Я включил новостной канал, убедился в том, что там излагалось сплошное вранье — разве что кроме сообщения о том, что погибли семеро муниципальных полицейских. Но при всем том они объявлялись мятежниками. Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто «псипам» важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.
Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.
Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.
У двери меня ждал Торвальд.
— Происходит нечто чрезвычайное, — без преамбулы проговорил он.
— Да, я знаю, — ответил я.
— Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.
Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы петь на улицах или заниматься еще чем-нибудь в таком роде.
Но почти наверняка существовали местные законы, запрещавшие такую деятельность.
