Целый день мы ехали по Ниневийской котловине. Последующие четыре дня оказались до странности однообразными — потом нечего было и вспоминать о них. Мало-помалу образовался определенный ритм: во время Второго Света мы продвигались вперед, а во время Первого останавливали машины и обследовали окрестности пешком. В принципе все, что мы видели, почти наверняка было видно и со спутника, и мы не стали ничего заснимать. Здоровенные ярко-оранжевые куры могли бы питаться лишайниками, но кормились зерном и гнездились вблизи от полей пшеницы и кукурузы к востоку от Ниневийской котловины. Кур было неисчислимое множество. То и дело мы вспугивали огромные стаи, и взлетая, птицы закрывали небо своими крыльями.
Берега рек были засажены грушевыми деревьями. Груши оказались такими сладкими и сочными, каких я никогда в жизни не пробовал. Видимо, эти деревья специально отбирали по принципу морозоустойчивости. Через пару дней почти У всех развилось типично туристическое расстройство кишечника, из-за чего приходилось часто останавливать машины: хотя в каждом из вездеходов имелось по два туалета, они не справлялись с числом желающих их посетить. Но эту проблему мы сумели пережить — правда. Полу было совсем худо, и порой во время самых острых приступов он был готов расстаться с жизнью.
Двое телевизионщиков, которые с остальными участниками экспедиции общались мало, с радостью снимали все происходящее, но Маргарет удалось уговорить их не снимать мужчин по одну сторону от вездеходов и женщин — по другую во время одного из «грушевых кризисов».
По вечерам мы без труда набирали на речных берегах хворост и разжигали костры с наступлением темноты. Анна К.
Тервиллигер читала свои новые стихи — исключительно на рациональном языке. Телевизионщики почему-то особенно охотно снимали то, как она читает стихи у костра или среди деревьев, и даже то, как она прогуливается по берегу речки.
Некоторые сделанные ими записи я смотрел, и они выглядели совсем неплохо, чего нельзя было сказать о самой Анне. Мне казалось, что ее стихи на рациональном языке звучат лучше, поскольку я их не понимал. Но больше всех стихи Анны любила слушать Маргарет, поэтому я счел за лучшее по этому поводу не высказываться.
Я только попросил ее объяснить мне, в чем, собственно, состоит привлекательность творений Анны, но она сказала, что та пользуется рациональным языком так, как раньше им не пользовались, и в итоге я не понял самого смысла инновации.
С другой стороны, мне было вполне понятно, почему все так любили слушать игру и пение Валери, которую тоже можно было смело называть новатором. От Пола я знал о том, что продажа ее записей со времени начала экспедиции настолько увеличилась, что она уже, можно считать, окупила свою поездку. Валери не упускала случая дать Бетси возможность поговорить с телевизионщиками о политике, но в программы ее высказывания вставляли редко.
А в остальном — я неплохо высыпался, порой с удовольствием обследовал окрестности, иногда, во время стоянок, занимался ки-хара-да с парой-тройкой учеников и при любой возможности уединялся с Маргарет, чтобы предаться спокойной, но сильной любви. Я совсем не пил спиртного, с аппетитом ел, спал так сладко, как не спал с детства, и настроение у меня было такое превосходное, что, казалось, ничто не способно его омрачить.
Торвальд и Аймерик без труда выходили с нами на связь, когда хотели. Сальтинисты занимались тем, что непрерывно забрасывали протестами Гуманитарный Совет. Число людей, устроивших голодовку перед зданием Посольства, достигло сотни. Некоторые из наших людей перестали ходить с листовками на Ярмарку, потому что им нестерпимо было видеть своих друзей или родственников, обрекших себя на добровольную смерть от голода.
Пока умерли четыре человека, хотя скорее не от голода, а от постоянного пребывания под открытым небом. Редко выдавался день, чтобы во время Первого или Второго Света в Утилитопии не проходили манифестации, участники которых держали фотографии четырех мучеников. Говорившая устами Валери Бетси укорила манифестантов и сказала о том, что она не выбирала смерть. В конце концов ее слова были переданы по телевидению. На следующий день по электронной почте пришло около тысячи писем, и большая их часть была адресована «Шлюхе Бетси, в иррациональную экспедицию».
