– И вы каждый раз…
– А как же!
– Каждый раз, когда ты задерживалась…
– Да, мы с ним…
– Пропащая душа!
– Совсем наоборот! Я нашла себя!
– Ты не можешь выйти замуж за какого-то…
– Какого-то? Этот какой-то вот-вот займет кафедру в Императорском! Что. недостойная партия?
– Кто угодно, но только не он!
– Только он!
Тут дочка Ивасаки отвернулась от матери и убежала в свою комнату, звучно захлопнув за собой дверь.
– Ах так! – понеслось ей вдогонку. – Вот и сиди в своей комнате, не смей выходить!
Прислуге перед ужином она проронила:
– Наша дочь не будет ужинать. Ее прибор не подавать.
Остальным членам семьи она сообщила, что дочь наказана, не вдаваясь в детали. Когда младшая Ивасаки не появилась и к завтраку, папаша спросил:
– Ты ее и завтрака лишила?
– Нет… хотя и стоило бы.
– Она точно в комнате? Может, сбежала ночью?
Но нет, прислуга, заглянув в замочную скважину, убедилась, что молодая госпожа все еще в своих четырех стенах, листает какой-то толстый том в роскошном переплете. И на раскаявшуюся вовсе не похожа. Вечером мать подошла к ее двери и слабо стукнула по филенке.
– Выходи, хватит валять дурака. Пора ужинать.
– Нет.
– Как это нет? Надо питаться!
– Питаться буду, когда согласишься на нашу свадьбу с Хитоси.
– Еще чего! Сиди здесь, если хочешь. Долго не продержишься.
Действительно, долго она не продержалась. Не прошло и двух недель, как приставленная к замочной скважине прислуга прибежала к хозяйке и доложила, что барышня лежит на кровати, голова свисает вниз. Взломали дверь, срочно вызвали домашнего врача, домашний врач вызвал «скорую помощь». В автомобиле мамаша Ивасаки сидела рядом с дочерью, вцепившись в ее вялую руку. Из глаз матери катились слезы, она молилась о выздоровлении и кляла упрямство своей непослушной дочки.
– «…die notwendigen Wahrheiten auf dem Prinzip des Widerspruchs oder der Moglichkeit oder Unmoglichkeit…» [2] Кстати, подлинник написан по-французски.
– По-французски? Но ведь автор-то немец!
– Да, герр Лейбниц родом из Саксонии, но идеи свои он излагал по-французски.
– Смотри-ка, по-французски… Зачем? Иностранный язык…
– Французский, немецкий… Вне зависимости от языка изложения, значения те же: ноль, единица, единица, ноль, ноль, единица и ноль. Результат – ноль. Высказывание ложное.
Хитоси изобразил на большой черной доске последнюю формулу и повернулся к амфитеатру. У совета вопросов не возникло. Среди публики, пришедшей на защиту, отнюдь не все понимали, о чем речь. Мамаша Сога гордо сидела в первом ряду, не пропуская ни слова и не пытаясь вникнуть в суть услышанного. Поближе к выходу папаша Ивасаки, которого сюда пригнала сила обстоятельств, прилагал героические усилия, чтобы не заснуть.
– Кровь и кости, – проворчал он дочери, – эта белиберда еще скучнее, чем тупая канцелярщина имперских коммюнике. Он же тебя завялит… Тьг уверена, что хочешь жить с таким типом?
Дочь Ивасаки, восстановившая вес и цвет лица, ничего не ответила, лишь слегка пихнула отца локтем в бок. Она гордилась своим избранником и не могла понять, почему ее усталые родители не разделяют этой гордости.
«А чем тут гордиться? Защита – пустая формальность, все давно решено. Ха! Профессор Императорского университета! Звучит… в домишках городских кварталов общей застройки. Брак дочери Ивасаки с каким-то жалким профессоришкой… Она могла выбирать женихов из семей родовой аристократии и кабинета министров, а тут… такое унижение…» – полусонно размышлял папаша Ивасаки.
– Раз уж этой дурехе так приспичило выскочить замуж за оборванца… – ворчал папаша Ивасаки, завязывая перед зеркалом галстук. Что ж, придется ему позаботиться о материальном обеспечении молодой семьи. Он просто не мог представить свою дочь в жалкой трехкомнатной квартире, готовящей у плиты красный рис и фасоль.
Папаше Ивасаки понадобилось выкроить время всего для двух встреч. В результате для зятя, нового восходящего светила японской науки, будет создана специальная кафедра – это забота ректора. Зарплата, конечно, у него будет обычная, но дважды в семестр последуют дотации… гранты за счет увеличенных пожертвований империи Мицубиси Императорскому университету.
