Этот анекдот, достоверный или нет, достаточно характерен и интересен в устах современника Микеланджело. В мемуарах Челлини можно найти немало его собственных признаний о подобных подвигах, иногда несомненно правдивых. Тела и души людей такого склада, по остроумному сравнению Тэна, как будто созданы из гранита и мрамора, тогда как наши нынешние просто из мела и штукатурки.
Нетерпеливый папа, во всяком случае, не только тайно являлся в капеллу. Он приходил как владыка Рима и нередко, не стесняясь своим высоким саном, подымал длинные одежды и взбирался по деревянным стропилам наверх, пользуясь милостиво протянутой рукой художника. Он откровенно восхищался работой и торопил с окончанием. Последнее так волновало Микеланджело, что однажды, по словам Вазари, он не хотел открыть папе дверь и опять пытался бежать из Рима.
«Прекрасно, прекрасно! – кричал папа. – Я хочу, чтобы весь Рим увидел то, что уже сделано». Микеланджело сопротивлялся. На вопрос, когда же он кончит плафон, художник отвечал обыкновенно: «Когда окончу и буду доволен работой». Наконец папа не выдержал и, взбешенный, стал кричать, что достаточно, если он, папа, доволен, и в заключение обещал сбросить Микеланджело на землю вместе с лесами, если он их не уберет ко дню Всех Святых. Микеланджело по себе знал, что папа способен исполнить угрозу, и к назначенному дню леса были убраны. Еще пыль не успела улечься, как уже Юлий II служил мессу в этой капелле, и изумленные невиданным искусством римляне, стекаясь толпою, восторженно любовались чудным плафоном.
Второпях художник не успел пройти фон золотом, как это было принято в то время, и ему снова грозила ссора с Юлием. Последний настаивал на золоте, не стесняясь тем, что это вновь потребует возведения лесов. Плафон выглядит слишком бедно, говорил папа. Художник отвечал, что так и должно быть, не нужно золота, потому что апостолы были бедны и не имели золота и богатых одежд. На этот раз победа осталась за ним.
Слова и описания не в силах даже отдаленно выразить красоту и величие произведений, подобных живописи плафона Сикстинской капеллы. Искусство Микеланджело подобно красноречию оратора, но его слова – линии, его фразы – формы фигур. В эти линии и формы он вкладывает мощное содержание. Их нужно видеть, как нужно слышать слова, чтобы вынести впечатление живой речи. Эти линии не только слова и фразы, в них жесты и мимика лица. В них – характер личности Микеланджело, весь строй его мысли, темперамента, сердца и нервов, а вместе с его личным строем в них запечатлен и характер эпохи Возрождения. Тот же характер отразился в его резце, но живопись плафона оказала непосредственное влияние на величайшего гения Возрождения, на Рафаэля, а вместе с ним и на всю сферу искусства XVI и следующих веков. Таким образом, живопись Сикстинской капеллы стала началом, исходной точкой в новом направлении искусства. В целом плафон представляет ряд сцен из Ветхого и Нового Завета, начиная от сотворения мира и переходя к явлению в мир Христа.
Гладкие ровные стены и гладкий потолок длинного, сравнительно узкого зала, казалось, не могли дать материала для творческой фантазии. Казалось бы, никакого отдыха для глаза, никаких архитектурных украшений, ни малейшего разнообразия, кроме полукруглых сводов над окнами вдоль стен, уходящих к потолку и образующих треугольники на стенах. Но потолку и стенам одною кистью Микеланджело придал своеобразное архитектурное строение, поместив на потолке, в длину его, ряд картин – создание земли и человека, грехопадение и так далее; художник окружил эти картины изображениями апостолов и языческих пророчиц – сивилл, отделив эти изображения прекрасно написанным карнизом и украшениями. Прелестные нагие фигуры детей, по две вместе, в самых различных позах, поддерживают этот карниз, дополняя иллюзию. Так же естествен переход от фигур апостолов к изображениям из Нового Завета на стенах, в люнетах окон и в треугольниках. Внешней гармонии всей живописи отвечает и внутреннее содержание. В целом плафон представляет не только написанные рядом картины из Ветхого и Нового Завета, как это делали все до Микеланджело, как это было на стенах той же капеллы до него, но глубоко продуманный, исторически верный переход от преданий Библии и указаний пророков к всеобщему ожиданию Спасителя. Это ожидание выражается в целом ряде трогательных сцен, в отдельных лицах и целых группах, то в грустных чертах тех, кто не надеется дожить до искупления, то в оживленных чертах отцов и матерей, которые радуются за своих детей и, склоняясь над ними, нашептывают им слова молитвы или подымают их и протягивают вперед, как бы указывая на что-то виднеющееся вдали.
