Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность - страница 32
Губернатором в Пензе пробыл Сперанский с 30 августа 1816 года по 22 марта 1819 года, то есть два с половиной года продолжалась эта “очистительная” служба. Прибытие его в Пензу сопровождалось преувеличенными ожиданиями пензенского крестьянства и общим опасением дворянства и привилегированных сословий. В народе говорили, что Сперанский официально был сослан за измену, но на самом деле, по наущению господ, за желание освободить крестьян, которым он и явится теперь защитник и заступник. Еще в 1812 году, немедленно после его падения, “многие помещичьи крестьяне даже отправляли за него заздравные молебны и ставили свечи”. Оправдать всех ожиданий народа, конечно, Сперанский был не в силах. Правда, он возбудил одно за другим два дела о жестоком обращении помещика с крестьянами, именно одно о засечении на смерть и другое об истязании, но эта защита от крайностей жестокости и угнетения и была все, что мог тогда предпринять наилучше настроенный губернатор. Встревоженные этим помещики успокоились однако, когда Сперанский скоро и энергично подавил крестьянские волнения, возникшие в одном из уездов. Симпатичность и даже обворожительность личности Сперанского довершили примирение дворянства с губернатором, и вскоре он стал очень популярен. Справедливость, доступность, бескорыстие, вместе с деловитостью и знанием дела, привлекли к нему общую любовь, и когда он через два с половиной года, покидая Пензу, “вышел из дому, народ столпился и, окружив его в слезах, не хотел пускать далее”. Стечение народа при его отъезде было громадное. Толпы народные провожали его до самого парома через реку и, сопровождая криками благословения, непритворно плакали. “Да и кто не благословлял бы его? – замечает современник, оставивший нам описание этих проводов, – кто мог им быть недоволен? Кто несчастный остался им неутешенным? Утро 7 мая на берегах Суры было истинным торжеством добродетели”.
Будучи только губернатором, Сперанский, однако, немедленно по снятии опалы, силой не зависящих ни от него, ни от Александра обстоятельств, оказался сейчас же у дел государственных. Его единомышленники, всегда умевшие высоко ценить его, Мордвинов и Кочубей, незадолго перед тем снова вернулись к делам государственным, состоя председателями департаментов государственного совета. Неудивительно, если они интересовались мнениями Сперанского по вопросам, которые поступали на их разрешение. Гораздо знаменательнее было отношение министра финансов Гурьева, делавшего оппозицию Сперанскому в бытность его у власти, а теперь пересылавшего к нему в Пензу на его заключение и оценку все свои проекты и планы. Гурьев даже решился при случае напомнить государю о той пользе, которую принес бы Сперанский, если бы был возвращен к государственной деятельности, на что получил ответ, что это возвращение является лишь вопросом времени и даже скорого времени. Уведомляя Сперанского об этом обещании Александра, Гурьев так мотивирует свое непременное желание видеть Сперанского поскорее опять у кормила правления: “Юстиция и полиция суть спутницы финансов и они неразрывно должны идти вместе. Что же делать, если одна действует в духе 19 века, а другая несколько веков позади и ежели еще какая-то посторонняя сила домогается все обратить в состояние кочующих?.. Вы один в состоянии дать направление и совокупить к единству действия правительственных частей, ежели бы были введены в круг прежнего вашего положения”.[11] Таким же образом и другие люди, бывшие прежде в оппозиции Сперанскому (например, Трощинский), ныне желали его возврата, не говоря уже о Кочубее, Мордвинове и других, сохранивших либеральные мнения. “Посторонняя сила, домогающаяся все обратить в состояние кочующих” (проще говоря, всемогущество Аракчеева с его милитаризмом и тиранией и быстрое возвышение Голицына с его обскурантизмом), побуждала всех, кто еще не проклял все, чему поклонялся, и не поклонился всему, что проклинал, искать противовеса и опоры. Сперанский казался такою опорою, но возврат его в Петербург еще решен не был. Он получил несколько более важное назначение, но не в столице. 22 марта 1819 года состоялся указ о назначении Сперанского сибирским генерал-губернатором с чрезвычайными полномочиями для производства ревизии. Назначение это Александр сопровождал милостивым рескриптом, в котором признал, что враги Сперанского “несправедливо оклеветали его” и что задача, на него возлагаемая новым назначением, заключается в обличении злоупотреблений и в разработке плана реформы сибирского управления, каковой план поручалось ему привезти в Петербург для личного доклада императору. В частном собственноручном письме Александра, единовременно присланном, указывалось, что заслуга сибирской ревизии и реформы откроет ему, Александру, возможность поставить Сперанского в положение, “более сходное тому приближению, в коем я привык к вам находиться”. Тем не менее, Сперанский был очень встревожен сибирским назначением. Он опасался, не новая ли это ловушка, устроенная его врагами? 7 мая 1819 года отбыл Сперанский из Пензы, а 22 мая он уже прибыл в Томск, вступив в пределы Сибири, целого царства, данного ныне ему в полное распоряжение.
