– Вы франкмасон или нет?
– Я в молодости был принят в Ревеле; здесь, по приказанию министра, посещаю ложу Астрея.
– Знаю. Это ложа Бебера. Он честный человек. Брат Константин бывает в ложе его. Вам известны все петербургские ложи?
– Кроме ложи Астрея есть ложи Жеребцова, Шарьера и Лабзина.
– А Сперанского ложу вы забыли?
– Я о ней, государь, никакого понятия не имею.
– Может быть. По мнению Армфельда, эта ложа иллюминатов, и Балашов утверждает, что они летом собираются в саду у Розенкампфа, а зимой у того и другого в доме. Нельзя ли вам поступить в эту ложу?
– Государь, если это в самом деле орден иллюминатов, то оный совершенно различен от франкмасонского. Здесь каждая ложа доступна каждому франкмасону, но надобно быть иллюминату, чтобы поступить в их собрание.
– Балашов сам вступил в ложу Жеребцова.
– Знаю, государь, от самого министра и удивляюсь, каким образом министр полиции был принят в сотрудники и собраты.
Государь засмеялся.
– Я думаю, нетрудно будет на почте перехватить переписку иллюминатов с головою их Вейс-Гауптом? Балашов говорит, что Сперанский регентом у иллюминатов.
– Я сомневаюсь, государь, как мог он узнать тайну, которая так строго соблюдается между иллюминатами.
Так передает этот замечательный разговор де Сенглен. Оставляя в стороне вопрос, насколько справедливо его показание о собственной роли в этом извете на Сперанского, ясно, тем не менее, что и Армфельд, и Балашов сообщали Александру о принадлежности Сперанского к ордену иллюминатов и что Александр был уже расположен этому поверить. Отпуская на этот раз де Сенглена, император заметил: “К чему было Сперанскому вступать в связь с министром полиции? Он был у меня в такой доверенности, до которой Балашову никогда не достигнуть, а может быть, никому. Один – пошлый интриган, как я теперь вижу; другой – умен, но ум, как и интрига, может сделаться вредным”. О связях Сперанского с Балашовым нашептывал Армфельд, про которого, однако, Александр тут же выразился: “Он хлопочет, прислуживается, чтобы урвать у меня на приданое побочной дочери”.
Тут завершился 1811 год. Александр, уже разошедшийся во мнениях и планах со Сперанским, вместе с тем был уже сильно раздражен против него за его отзывы, переданные Балашовым, и склонен был поверить, что Сперанский, обманывая его доверие, добивается осуществления своих планов иными, уже антиправительственными путями, через тайные общества, через секретные связи с другими сановниками и т.д. Однако Александр еще не обнаруживал перемены своей в отношениях к Сперанскому и 1 января 1812 года пожаловал ему знаки ордена Александра Невского. Сперанский, уже ясно сознававший разномыслие с Александром, ничего, по-видимому, не подозревал о другом душевном процессе, совершавшемся в душе Александра, и по-прежнему с презрительным равнодушием относился к клевете и интриге, которая развивалась все дальше и развертывалась все смелее.
В начале 1812 года Балашов доложил Александру, что жена Н. З. Хитрово, “быв у Коленкура на вечере, принесла ему при всех скамейку, чтобы он уложил на нее свою больную ногу”. Император был раздосадован этою угодливостью в то время, как уже готовились к войне с Францией. “Велено иметь за Хитрово бдительный надзор”, потому что это может иметь “связь со Сперанским, ибо Воейков, правитель канцелярии военного министра, в связи с Магницким” (слова Балашова де Сенглену). Вскоре после того де Сенглен был предуведомлен Армфельдом и Вернегом, что император пришлет за ним, причем Армфельд прибавил: “Балашов представил императору несомненное доказательство вероломства Сперанского”. Между тем у Хитрово был сделан обыск и сам он выслан из Петербурга. Захваченные бумаги переданы де Сенглену для разбора. “Как я ни рылся, но нигде и тени того не было, о чем мне Балашов объяснил”, – отмечает де Сенглен в своих мемуарах. Балашов интересовался, есть ли письма Воейкова; нашлись, но, по свидетельству де Сенглена, без всякого политического значения. Какая-то карта расположения русских войск, будто бы найденная в бумагах Хитрово самим Балашовым, была особо представлена им государю вместе с письмом из Киева с контрактов “на имя Сперанского, которое его сильно компрометирует” (слова Балашова де Сенглену).
