В это время прибыл от хана посланный, прося прекратить пальбу и предлагая капитуляцию. Саранчев и Ломакин согласились приостановить действия; но едва посланный удалился, как хивинцы опять стали стрелять. Скобелев немедленно возобновил бомбардировку. Опять явился посол от хана с уверением, что хан тут ни при чем, что стрельбу продолжают вопреки его приказу непокорные туркмены. Заявление это было принято за нахальное бесстыдство, и бомбардировка продолжалась.
Впоследствии оказалось, что хан говорил правду: он действительно не имел никакой власти над туркменами. Но откуда Скобелев, да и его прямые начальники, могли знать о положении хана? Надо знать, что в это время генерал Кауфман стоял еще в пятнадцати верстах от города. Хан прислал генералу письмо, прося прекратить бомбардировку. Кауфман послал курьера с приказанием о прекращении, а хану написал, чтобы тот выехал на следующее утро за городские ворота для сдачи.
В то время, когда Кауфман выслушивал донесение оренбургского отряда, со стороны города вдруг послышались выстрелы. Туркмены, недовольные сдачею, решили продолжать сопротивление. Полковник Саранчев чуть ли не был так же расположен сражаться, как и сами туркмены; сверх того, его окружали молодые, пылкие офицеры, подобные Скобелеву и графу Шувалову. Как раз в ту минуту, когда Кауфман уже самым мирным образом входил в город с противоположной стороны, туркмены стали стрелять по отряду Саранчева. Разгоряченный огнем неприятеля Саранчев отдал приказание штурмовать город. Скобелев и Шувалов с радостью ухватились за этот предлог. Направили несколько гранат в Хозаватские ворота, и Скобелев с Шуваловым во главе тысячи солдат бросились на приступ под градом выстрелов из ручных орудий, сыпавшихся на них с городских стен. Как только русские овладели воротами, туркмены сошли со стен и разбежались, продолжая стрелять. Наши войска расчищали себе дорогу ракетами и шли, сражаясь на ходу, пока не достигли ханского дворца. Не успели они здесь простоять и пяти минут, как пришло известие, что отряд генерала Кауфмана входит другими воротами. Скобелев немедленно дал приказ отступать, откуда вошли.
Таковы факты. Очевидно, что только нападения на мирных обывателей, пославших депутацию к генералу Кауфману, в этом нельзя видеть, и весь этот эпизод рисуется совсем в ином свете.
После взятия Хивы потребовалось узнать причины, воспрепятствовавшие кавказскому отряду достигнуть соединения с тремя остальными отрядами, и пространство в 70 верст все еще оставалось неисследованным; для восполнения пробела предполагалось снарядить целый отряд из пехоты, кавалерии и артиллерии.
Скобелев вызвался сделать эту поездку один, с немногими провожатыми. Рассказ Мак-Гахана об этой смелой рекогносцировке в существенных чертах совпадает с показаниями Верещагина.
Рекогносцировка была бы слишком тяжела для большого отряда, а для маленького представляла опасности, потому что всюду скитались озлобленные туркмены. Проехать опасный путь, набросать карту местности, исследовать колодцы и решить, какое количество воды могли они доставить, должен был кто-нибудь один, полагаясь только на свою ловкость и на быстроту своей лошади. Это дело было предпринято и блистательно исполнено Скобелевым. Переодевшись в туркменский костюм, он взял с собою трех туркмен, которые служили у него несколько лет, и углубился в пустыню. Скобелев пропадал без вести в течение десяти дней, и уже потеряли надежду на его возвращение, когда он внезапно явился, сильно утомленный, но с известием, что предприятие его исполнено. Он пришел к заключению, что всякая попытка со стороны Маркозова идти дальше повела бы к гибели его отряда от недостатка воды.
Посмотрим, как отнеслись к подвигу Скобелева, одинаково приведшему в восхищение и Мак-Гахана, и Верещагина, те ташкентские аристократы, для которых Скобелев был давно бельмом на глазу. Адъютант П. и другие, по словам Верещагина, открыто насмехались над Скобелевым, замечая, что он все-таки не доехал пятнадцати верст до тех колодцев, от которых повернул назад Маркозов. Не ограничиваясь этим, уверяли, что все это дело было затеяно Скобелевым не ради пользы армии, но с единственной целью получить Георгиевский крест. На этот раз Верещагин берет Скобелева под свою защиту. “Неверно, – пишет он, – чтобы Скобелев хлопотал только о Георгиевском кресте, статут которого, по его собственным словам, он знал наизусть еще с юных лет”. Крест был все-таки получен Скобелевым; но генерал Кауфман вместе с поздравлением многозначительно прибавил:
