Михаил Булгаков - страница 4

Шрифт

Интервал

). Сюда волокут ко мне окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках» [13, с. 104]. К кавказскому периоду относится первая публикация Михаила Булгакова в газете «Грозный». Буквально через несколько недель он прекратил врачебную деятельность и ушел в журналистику: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе» [14, с. 56].

В марте 1920 г. Белая армия оставила Владикавказ. Перед Булгаковым встал выбор – эмигрировать с войсками или остаться в стране. Принимая второе решение, он, разумеется, автоматически подчинялся новой власти. Казалось бы, судьба решила за него: в то время Булгаков был тяжело болен тифом и двигаться никуда не мог. Однако впоследствии ему самому стало ясно, что вне России он не состоялся бы как писатель.

Журналист, драматург, литератор

Владикавказ принес Булгакову первые литературные успехи. В 1920 г. он публиковал фельетоны и рассказы в «Кавказской газете» и сотрудничал в издательстве «Кавказ». Заведовал литературным отделом (тогда они назывались «лито») подотдела искусств Владикавказского ревкома, а потом и театральным отделом («тео») того же подотдела искусств. Читал лекции. Писал пьесы-юморески, которые ставились на сцене. Выступал с докладами. Преподавал в Народной драматической студии. В июле и августе Булгаков написал довольно большую пьесу, которую назвал «Братья Турбины» (другое название – «Пробил час»). В октябре того же года она была поставлена в Первом Советском театре Владикавказа. Увы, ее текст до нас не дошел, скорее всего, автор сам его уничтожил.

В начале 1921 г. Булгаков отправил несколько новых пьес в Москву на конкурс в Мастерскую коммунистической драматургии (Масткомдрам), предпринимавшую попытки перестроить театральный репертуар на новый, советский, лад. Увы, жюри не сочло нужным отметить произведения начинающего автора. В театрах Владикавказа пьесы Булгакова по-прежнему шли, в газетах печатались фельетоны.

Когда в мае открылся Горский Народный художественный институт, Булгакова пригласили на должность декана театрального факультета. Но уже через несколько дней молодой драматург отправился в Тифлис (так тогда назывался Тбилиси), чтобы добиться постановки своих пьес на сцене тамошнего театра. После этого супруги Булгаковы ездили в Батум, где Михаил Афанасьевич пробовал найти литературный заработок, и в Киев, где он сразу начал работать над инсценировкой романа Л. Н. Толстого «Война и мир».

А 28 сентября Михаил и Татьяна Булгаковы прибыли в Москву.

«В числе погибших быть не желаю…»

В очерке «Сорок сороков» (1923) Булгаков описывал свои впечатления от столицы за два года. Осень 1921 г. оставила по себе тяжелые воспоминания:

«По гроб моей жизни не забуду ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы вы ни говорили, Москва – мать, Москва – родной город. <…>

Затем Москва показалась при дневном освещении, сперва в слезливом осеннем тумане, в последующие дни в жгучем морозе. Белые дни и драповое пальто. Драп, драп. О, чертова дерюга! Я не могу описать, насколько я мерз. Мерз и бегал. Бегал и мерз.

<…> Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный – рожденный ползать, – и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения. Закутавшись в мандаты, как в простыни, они великолепно пережили голод, холод, нашествие «чижиков», трудгужналог и т. под. напасти. Сердца их стали черствы, как булки, продававшиеся тогда под часами на углу Садовой и Тверской.

К героям нечего было и идти. Герои были сами голы как соколы и питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались небольшие красивые камушки вроде аметистов.

Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто предо мною лег лотерейный билет с надписью – смерть. Увидав его, я словно проснулся. Я развил энергию неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря на то что удары сыпались на меня градом, и при этом с двух сторон. Буржуи гнали меня при первом же взгляде на мой костюм в стан пролетариев. Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой воды буржуй, то во всяком случае его суррогат. И не выселили. И не выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокаратной разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза зоркими. Я – закален» [7, с. 117, 118].