Как Рюрикович, он должен глубоко презирать такого рода собрание преимущественно плебеев. Как народник — презирать вдвойне этих эксплуататоров. Как анархист — втройне как убежденных государственников. На его месте следовало бы выйти, обвешанным бомбами, и метать их в зал… А он дружески обратился к залу:
— Граждане и товарищи! Позвольте и мне присоединить мой голос к тем голосам, которые звали весь русский народ… стать дружной стеной на защиту нашей родины и нашей революции… Родина сделала революцию, она должна ее довести до конца… Если бы немцы победили, последствия этого для нас были бы так ужасны, что просто даже больно говорить о них… Продолжать войну — одно великое, предстоящее нам дело, а другое, одинаково важное дело — это работа в тылу. Репрессивными мерами тут ничего не сделаешь… Нужно, чтобы русский народ во всей своей массе понял и увидел, что наступает новая эра… Разруха у нас ужасная. Но знаете, господа, что и в Западной Европе наступает новый период, когда все начинают понимать, что нужно строительство новой жизни на новых, социалистических началах…
Сделав паузу и уловив настороженность представителей правого крыла, оратор обратился непосредственно к ним:
— Мы многое не знаем, многому еще должны учиться. Но, господа, у вас есть… — Он вновь сделал паузу, почувствовав, что подумали эти преимущественно весьма богатые люди, и возразил им: — Нет, я не говорю про ваши капиталы. У вас есть то, что важнее капиталов, — знание жизни. Вы знаете жизнь, знаете торговлю, вы знаете производство и обмен. Так умоляю вас, дайте общему строительству жизни ваши знания. Соедините их с энергией демократических комитетов и Советов, соедините и то, и другое и приложите их к строительству новой жизни. Эта новая жизнь нам необходима…
Его прервали бурные аплодисменты. Возгласы: «Верно!», «Браво!». Никто не ожидал услышать от него ничего подобного. Отвергал ли он свои прежние убеждения о благе безвластия? Нет. Самоуправление, труд, знания, капитал. Если такое добровольное и честное объединение возможно, то и государственная система вроде бы излишня.
Однако Кропоткин не выказал оптимизма. Понимал: пока еще, кроме слов, ничего более существенного не предвидится; опасался гражданской войны, признаки которой замечал. Ведь и Великая французская революция начиналась с анархических народных выступлений, а продолжилась террором и кровавой междоусобицей. И в России все шло к этому.
Взрыв энтузиазма вызвало его предложение:
— Мне кажется, нам на этом Соборе русской земли следовало бы уже объявить наше твердое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой… При этом, граждане, республикой федеративной!
Вновь последовали овации (хотя, по-видимому, не всего зала). Новая неожиданность: Кропоткин не призывает к осуществлению сразу же коммунистической анархии. Он реалист и понимает, что отмена государственной системы, да еще во время войны, грозит крахом для России.
— Так вот, граждане, товарищи, — закончил он, — пообещаем же наконец друг другу, что мы не будем больше делиться на левую часть этого зала и правую. Ведь у нас одна Родина, и за нее мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые.
Его проводила овация всего зала. Неужели действительно ему удалось невероятное: объединить всех, несмотря на социальные и политические различия, любовью к Отечеству?
Идея единства была обоснована, провозглашена и поддержана всеми. Но это было только на словах и при одобрительных аплодисментах. Доводы Кропоткина вроде бы нельзя было опровергнуть. Но разве люди живут одной логикой? Нет, конечно. Логикой — лишь в малой степени.
У каждого из присутствующих в зале были свои личные интересы. У представителей всяческих партий и социальных слоев, разных организаций — свои групповые. Да, существует общая великая и благородная патриотическая цель. Но многие ли пожертвуют ради нее своими личными и групповыми интересами?
Видный русский социолог, историк и философ Н.Н. Кареев, присутствовавший на совещании, записал свои впечатления:
«Кропоткин, с большой белой бородой, говорил о необходимости братской любви, напомнив мне легенду об апостоле Иоанне, который, по преданию, в старости не уставал повторять: "Дети, любите друг друга". По окончании его речи мой сосед наивно сказал мне: "Вот кого бы сделать президентом республики…"
