Его второй срок оказался тяжек. Но всякий раз, когда казалось, что старый лев уже не поднимется, он снова удивлял всех. В последний раз, незадолго до отставки, на стамбульском саммите глав государств, где Россию собирались поставить то ли в угол, то ли на горох, он рыкнул — и все притихли. Когда он посоветовал Клинтону не забывать, даже на минуточку, что Россия — ядерная держава, тот предпочел обратить все в веселую шутку. Я помню этот тип реакции еще со времен детства. Это называется: лучше не связываться.
Меня всегда восхищало отношение Ельцина к прессе и телевидению. Откуда в нем, с его обкомовским прошлым, такая терпимость, где он научился ангельски терпеть нападки? Он ни в чем не ущемил не только прессу. Все его инициативы и поправки расширяли поле свободы, ни одна не была направлена на то, чтобы как-то утеснить человека. Ельцин разрешил всем гулять по траве, чтобы возникли натоптанные дорожки. Замостить ту или иную (тем узаконив) либо нет — решать новой генерации российских политиков.
Говорят, команда Ельцина не просчитала социальные издержки реформ 90-х годов. Но подобные «просчитывания» всегда подводят к одному выводу: социальные издержки неизбежны, так что надо оставить все как есть.
Про 90-е годы можно сказать так: в это десятилетие страна не без успеха училась производить то, что продается, вместо того, чтобы из последних сил стараться продавать то, что производится. И все же самый яркий свет на 90-е годы бросают, по-моему, две цифры: на пороге XXI века в России было 300 тысяч общественных организаций и присуждалось 600 литературных премий.
Замечательно, что мы вошли в новый век с отличной конституцией, но давайте помнить старую мудрость: «Писаная конституция всегда бездушна, государство стоит не ею, а народным духом. Этот дух выражается в чувстве патриотизма, одушевляющем граждан. Патриотизм есть преданность. Истинный патриотизм — не капитал, ссужаемый с правом взять его обратно, буде не окажется дивиденда… Он чужд всякого расчета и даже совершенно безотчетен; он заключается в том, чтобы любить свою родину, потому что она родина… Такое чувство сильно, ибо чуждо всякого расчета, глубоко, ибо свободно от анализа, непоколебимо, ибо иррационально» (Жозеф де Местр).
* * *
Книга, подобная этой, не может быть по настоящему закончена, поскольку исчерпать заявленную в ее заглавии тему невозможно. Я ставлю точку в достаточно произвольном месте, но твердо намерен продолжить свой труд. Я даже не приблизился к обойме мифов, нагроможденных вокруг русского национального характера, не затронул целый веер басен, связанных с русско-польскими отношениями, лишь поверхностно коснулся русско-украинских «антиномий» (словцо одного пылкого публициста), не имел удовольствия выставить двойки невежественным авторам, повадившимся в последнее время рассуждать на темы о российском климатическом детерминизме. Мифы стоят вокруг нас частоколом — откровенно глупые и почти правдоподобные. Работы еще много. Искренне надеюсь, что к ней присоединятся другие.
