И еще неделю после этого сам зарывался головой в подушку, чтобы не слышать невыносимое «Кузя, где ты?» Но подушка не влияла на четкость сигнала, а от детского голоса подолгу болели связки.
Пятилетняя девочка не умела читать. А ее родители либо не замечали моих объявлений… либо хулиганы-мальчишки были тут ни при чем.
Через неделю сеансы связи пошли на убыль. Детское горе недолговечно. Я хотел оставить щенка себе. Потом подумал и отдал в приют. Кому нужен такой хозяин.
Кому мы вообще нужны…
— Мы? — Лара подняла на меня глаза — два стоячих омута, готовые в любой момент снова стать проточными, и повторила за мной: — Мы их слышим? Ты тоже?
— Тоже, тоже.
Недоверчивый взгляд… пожалуй, что карих глаз.
— А… давно?
— Четырнадцать лет. А ты?
— Шесть. Шесть с половиной. Мне тогда пришлось уйти с четвертого курса.
Я вздохнул, поделив сочувствие на три части: себе, Ларе и шарику из сиреневого картона, смятому до неузнаваемости во время сеанса. Это я тоже проходил. Таким, как мы, об учебе лучше забыть. И о нормальной работе лучше забыть. Особенно о той, которая предполагает частое общение с людьми. Не только потому что тебе в конце концов надоедают косые взгляды коллег и клиентов, ставших невольными слушателями не им адресованной передачи, просто… В какой-то момент ты понимаешь, что не очень-то хочешь видеть людей. Всех, без разбора, со всеми их слабостями, проблемами и душевными воплями.
Кажется, как раз для таких, как мы, придуманы профессии дворника, ночного сторожа, кочегара в котельной… Правда последний в случае затянувшегося сеанса рискует оставить весь район без горячей воды.
В Лариной каптерке, похожей на поставленный на попа цинковый гроб, обнаружилась вторая метла. Старая, но мела она, вопреки пословице, чище новой.
А поговорить под слаженное вжиканье метел нам было, о чем.
— У тебя было так, чтобы с риском для жизни?
— Сто раз! Дважды — когда дорогу переходил. Потом еще раз, когда в трамвай садился. Ну и на день города — просто в толпе. Чуть не затоптали.
— А остальные девяносто шесть?
— Лара! Не будь занудой.
И под гулкое уханье лома:
— А в самый первый раз, когда тебя накрыло, ты что подумал?
— То же, что и все, кто в тот момент оказался рядом. Что схожу с ума.
— А тебя забирали… Ну, в больницу?
— Шутишь? Меня бы оттуда никто не выпустил. Столько абонентов под боком, передачи шли бы без перерыва. Круглосуточно! Нет, больницы с поликлиниками я обхожу за километр.
— И дома престарелых.
— И роддома.
— О-ой! Не напоминай!.. А как ты думаешь… Почему это случается именно с нами?
— Не знаю.
— А… это когда-нибудь кончится?
— Не знаю.
— А…
— Лариса! Если я буду так часто пожимать плечами, тебе придется долбить лед в одиночестве.
И под скрежет деревянных лопат по асфальту.
— А как ты чувствуешь, что вот сейчас тебя абонируют?
— Ларусь! — предыдущее придуманное мною ласковое прозвище Ларек почему-то не прижилось. — Мне не нравится, когда ты говоришь «абонируют». Я же не ложа в театре и не банковская ячейка.
— Ну, вызывают.
— Да что я чувствую… Холод чувствую. Мурашки. И покалывание. Голова болит.
— Виски или затылок?
— Темечко. О! Кстати, вот… накликали! Извини… Эй! Какой умник опять засунул Кешу в мусоропровод? Вы, что, думаете, это смешно, что ли? Ну, погодите, оболтусы, вот поймаю… Иди сюда, Кешенька, сладкий мой… Фу, какой же ты грязнуля!
31-го декабря перед началом рабочего дня Лара торжественно вручила мне пару вязаных перчаток и шарф. Очень своевременно, хотя и непонятно, когда же она успела их связать? Я, немного смущаясь, достал из кармана маленький хрустальный додекаэдр. Напоминание о нашем знакомстве, которое можно сжимать в руке хоть тысячу сеансов напролет, не опасаясь раздавить. И потом, что это за медиум без магического кристалла? Несмотря на несоответствие практичного и сентиментального, Лара казалась очень довольной моим подарком. У меня тоже изрядно потеплело на душе, не говоря уже о вечно мерзнущих руках и шее. Мы весело покидали снежок, еще раз поздравили друг друга с новым годом — и расстались до следующего дня. Рабочего, несмотря на праздничную раскраску календарика.
