Однако Ларнер, судя по всему, уже утратил интерес к разговору.
Спустя какое-то время Мартин вернулся в подвальный корпус, перед этим на несколько минут заглянув в свою комнату.
Позвав Ларнера, он просунул через решетку карандашный грифель, чистую бумагу и листок с Шестой Сатхлаттой, переписанной из пресловутой книги. Больной никак не отреагировал на его действия, все так же молча сидя на кровати. Спеллману ничего не оставалось, как выпустить принесенное из рук, и грифель вместе с бумажками упал на пол. Ларнер, похоже, не обратил на это ни малейшего внимания.
Однако ближе к утру, когда рассвет забрезжил сквозь снеговые облака на восточном крае неба, юный санитар заметил, что Ларнер что-то пишет. Сумасшедший неистово водил кусочком грифеля по бумаге, но, как и в прошлый раз, оставил без внимания попытку Спеллмана втянуть его в разговор.
* * *
Два дня спустя, после утренней смены, Спеллман зашел к себе в комнату, чтобы выкурить сигарету, — что, впрочем, делал крайне редко, — прежде чем приступать к дневным обязанностям. Потянувшись за сигаретами, он задумчиво посмотрел в дверное окошко, также забранное решеткой (как-то раз Гарольд Муди с юмором разъяснил ему, что решетки предназначены вовсе не для того, чтобы запереть его, словно заключенного в камере, — никто не сомневался в его здравомыслии, — а чтобы оградить от любопытства со стороны больных), на десяток обитателей Преисподней, которые гуляли по обнесенному высокими стенами внутреннему двору. У самых буйных на ногах были цепи, ограничивающие движения. Тем не менее примерно половина из них не знала никаких физических ограничений, если не считать бдительного присутствия пяти-шести одетых в белое санитаров.
Надзиратели казались в этот день какими-то сонными; Мартину, в отличие от них, сразу бросилось в глаза, что Ларнер что-то замышляет. В частности, всякий раз, когда Ларнер оказывался на близком расстоянии от какого-нибудь пациента, он шептался с тем, и при этом их руки подозрительным образом соприкасались. Возникало ощущение, будто он передает им какие-то предметы. Какие же? Кажется, Спеллман догадывался…
Конечно, ему полагалось предупредить надзирателей о затее больных, однако он этого не сделал. Ведь стоит ему выдать Ларнера, как это обернется неприятностями для него самого — похоже, Ларнер раздавал во дворе клиники копии Шестой Сатхлатты! Спеллман улыбнулся. По всей видимости, безумец замыслил вызвать Йиб-Тстла. «Насколько же противоречив разум душевнобольных», — подумал Мартин, отворачиваясь от окна. Какие, к черту, «адепты» из тех двенадцати, что гуляют сейчас по двору! Да и в любом случае Ларнеру недоставало одного человека.
В четыре часа пополудни Спеллмана вызвали во двор вместе с пятью другими санитарами, поскольку обитателей Преисподней выпустили поразмяться на свежем воздухе второй раз за день. Среди этих пяти был и Барстоу. Вел он себя беспокойно и явно нервничал, однако при этом демонстративно старайся держаться подальше от Спеллмана. Мартин уже давно заметил, что в присутствии Барстоу пациенты ведут себя тихо — и все же сегодня впервые в их поведении ощущался какой-то молчаливый протест, будто, фигурально выражаясь, все они имели в запасе некий «козырь». Барстоу, похоже, тоже это заметил и с интересом стал наблюдать за Ларнером, когда тот подошел к Спеллману и заговорил с ним.
— Ждать осталось совсем недолго, санитар Спеллман, — тихо произнес Ларнер после того, как они обменялись приветствиями.
— Неужели? — улыбнулся Мартин. — В самом деле, Ларнер? Знаете, я сегодня утром видел, как вы раздавали сделанные вами копии.
Выражение лица Ларнера мгновенно изменилось.
— Вы ведь никому не сказали?
— Нет, никому. Когда вы мне расскажете, что здесь затевается?
— Скоро, совсем скоро… эх, жать, что я не знаю формулы Наах-Титха!
— Э-э-э… действительно, жать, — согласился Спеллман, плохо понимая, к чему клонит его собеседник. Но затем ему вспомнилось, что он уже видел упоминание о так называемом барьере Наах-Титха в ларнеровских заметках на полях «Хтаат Аквадинген». — Надеюсь, это не помешает проведению эксперимента?
