Стали видны длинный бушприт с утлегарем, с расположенной под ним позолоченной носовой фигурой, которая, казалось, чуть ли не с ненавистью взирает на притихших мичманов. Скульптура представляла собой великолепный образец деревянного зодчества. Клубок переплетающихся змей, скрытое под ними свирепое лицо, с глазами, обведенными красным контуром для придания им выражения пущей ярости.
Вскоре после того, как раскачивающаяся шлюпка подошла к кораблю, мичманов похватали и бесцеремонно втащили на борт, так что когда они оказались на просторном квартердеке, тот по сравнению показался им почти безопасным и уютным.
— А она выглядит весьма неплохо, Мартин, — произнес Болито.
Он пробежался взглядом по аккуратным линиям девятифунтовок квартердека: их вороненые стволы блестели от дождя, станки были покрыты свежей краской, а удерживающие их снасти тщательно закреплены. Матросы бегали по реям и проходам, соединяющим квартердек с полубаком. Под проходами, разделенные правильными интервалами, располагались верхняя батарейная палуба с восемнадцатифунтовыми орудиями, и главная батарея из мощных тридцатидвухфунтовиков. При необходимости «Горгона» могла весомо заявить о себе.
— Все ко мне! — гаркнул лейтенант.
Мичманы, слегка испуганные и потерянные, поспешили исполнить приказ. Остальные смотрели, что будет дальше.
— Через минуту вы отправитесь по своим местам, — лейтенант вынужден был повысить голос, чтобы перебороть шум дождя и рев ветра, треплющего снасти и свернутые паруса. — Хочу просто напомнить вам, что отныне вы служите на самом лучшем корабле флота Его королевского величества, где требования очень высоки, а лентяям никто не дает пощады. Вместе с вами на «Горгоне» двенадцать мичманов, так что маменькиным сынкам нужно работать с двойным усердием, чтобы избежать проблем. Пока вы не научитесь делать все как надо, чтобы не подавать дурной пример младшим чинам, вам дадут места на батарейных палубах и в других местах корабля.
Болито повернулся, заметив, как под бдительным оком помощника боцмана мимо провели несколько человек. Только что с берега, подумал Ричард. Или увезены по принуждению: из долговой тюрьмы или из суда ассизов.[1] Если бы не нужда флота в людях, их бы ждала отправка в американские колонии. Кадровый голод на флоте не проходил никогда, а в мирное время утолить его было еще труднее. Глядя на этих парней, Болито подумал, что последнее утверждение лейтенанта не слишком обосновано: не только мичманы являются новичками и не имеют опыта. Значительная часть команды ничуть не лучше. Зажмурив от дождя глаза, он успел удивиться мысли, какую силу людей способен проглотить корабль такого класса. В толстом, водоизмещением в тысячу семьсот тонн, чреве «Горгоны» скрывались, как ему было известно, около шестисот офицеров, матросов и морских пехотинцев. На верхней же палубе нельзя было единовременно увидеть более тридцати человек.
— Эй, ты!
Голос лейтенанта ворвался в мысли Болито и он вздрогнул.
— Надеюсь, я тебе тут не мешаю?
— Виноват, сэр, — ответил Болито.
— Я буду приглядывать за тобой.
Со стороны юта подошел другой офицер, и лейтенант застыл на вытяжку. Болито пришел к выводу, что это, должно быть, старший офицер корабля. Мистер Верлинг оказался худым и высоким, а выражение его лица было таким суровым, словно он собирался огласить смертный приговор, а не поприветствовать вновь прибывших офицеров. Длинный крючковатый нос высовывался из под шляпы с плюмажем, будто вынюхивая, не случилось ли на корабле какого-нибудь преступления, а глаза, пробежавшиеся вдоль нестройной шеренги мичманов, не выражали даже намека на доброту или сочувствие.
— Я — первый лейтенант этого корабля, — заявил он. Даже его голос был сухим, не выражающим ни малейшей интонации. — Пока вы на борту, вас в любое время могут призвать к исполнению различных обязанностей. Вам предстоит готовиться к экзаменам на лейтенанта, что вы, само собой, должны ставить превыше всего прочего, и отсутствие усердия с вашей стороны будет в равной степени расцениваться как эгоизм и незаинтересованность.
Верлинг кивком указал на своего коллегу:
