– Изложите на бумаге все, что вы знаете о русских, – оборвал Айсмана подполковник, – и не забудьте записать пароли, явки, указать место хранения шифроблокнотов, а также дать полную расшифровку всех телеграмм, переданных противнику.
– Шифроблокноты, с помощью которых я зашифровывал свои телеграммы, сожжены, – признался Айсман, – а содержание сообщений я могу изложить лишь приблизительно.
– Пишите все, что помните, – махнул рукой Николаи и, не ослабляя внимания за майором, аккуратным каллиграфическим почерком, выводящим историю своего предательства на бумаге, краем глаза присматривался к интерьеру, размышляя, где могут быть в этой полупустой квартире тайники.
«Возможно, что в шкафу и в диване, – подумал подполковник, – можно кое-что спрятать. Надо обязательно заглянуть в спальню и ванную комнату», – намечал он для себя объекты досмотра.
– Все, господин подполковник, – глухо промолвил Айсман, – здесь запечатлено все, что я знал.
Николаи взял со стола три исписанных мелким почерком листа и начал читать, поглядывая на откинувшегося на спинку стула майора, который, окинув его равнодушным взглядом, устало смежил глаза.
– Но тут ничего не сказано о ваших «тридцати сребрениках», – возмутился Николаи, – я должен знать, за сколько тысяч рублей вы продали свою Родину!
– Это не важно, – решительно ответил Айсман, – скажу откровенно – ищите не ищите, а никакого клада у меня вы не найдете. Обещайте только, что не станете вмешивать в это дело Эльзу. И тогда я напишу записку о том, что из-за неразделенной любви решил покончить жизнь самоубийством. Ведь вы этого от меня хотите, господин подполковник. Я прекрасно понял, почему вы вспомнили о полковнике Редле, который, по официальной версии, запутавшись в карточных долгах, покончил жизнь самоубийством. Ну что, ваше слово против моего? – Выпалив все это одним духом, Айсман в ожидании ответа в упор глянул своими лихорадочно сверкающими глазами в лицо своего начальника.
– Об Эльзе Ерц не узнает никто, – пообещал Николаи.
Выслушав заверение своего начальника, Айсман тут же придвинул к себе чистый лист бумаги и решительно начал писать свою последнюю записку.
– Окончен бал, потухли свечи, – возбужденно промолвил майор и, подав лист Николаи, встал. В последний раз окинув блуждающим взглядом комнату, он, повернувшись к подполковнику, обреченно промолвил:
– Верните мой «парабеллум», и я отдам долг офицерской чести.
Николаи протянул Айсману пистолет и, держа правую руку в кармане, где у него лежал небольшой «браунинг», напряженно наблюдал за тем, как тот, понурив голову, медленно поплелся в ванную комнату. Только услышав щелчок закрывшейся за майором двери, он облегченно вздохнул.
Встав на всякий случай за стенкой холла, Николаи замер в ожидании окончательного действа заранее, до мелочей продуманного им трагического спектакля.
Вскоре прозвучал глухой выстрел.
От неожиданности и внутреннего напряжения Николаи вздрогнул. Как не привык он смотреть в лицо смерти, которая настигала людей везде и всегда, особенно на войне, гибель своих сотрудников он всегда воспринимал как свою личную, ничем не восполнимую потерю.
«Так будет лучше, – оправдывал он свой страшный поступок, – истинные причины и грех самоубийства останутся на мне, а все остальные пусть думают, что, как всегда бывает в таких случаях, «шерше ля фам».
С этими мыслями Николаи заглянул в ванную комнату и, обнаружив там бездыханное тело майора, перекрестился.
Оглядев внимательно полочку для туалетных принадлежностей, не поленившись заглянуть под ванну, с которой на пол капала кровь, и не обнаружив даже признаков тайника, он прикрыл дверь и тщательно вытер платном ручку.
После этого подполковник прощупал диван, простукал шкаф, но так ничего и не нашел.
«Видно, Айсман правду говорил», – подумал он и, протерев все предметы, на которых могли остаться отпечатки его пальцев, облегченно вздохнул.
Сложив аккуратно исписанные листы во внутренний карман, Николаи оставил на самом видном месте предсмертную записку майора Айсмана и после этого, плотно прикрыв за собой входную дверь, незамеченным выскользнул из подъезда.
