- Ты бумагу свою покажи, бумагу, - закричали ему, - тебе же колбасы, калачей положено...
- Проси водки побольше, нам тоже дашь отведать!
Поляков молчал, то краснея, то бледнея. Он не поднимал глаз, а нам казалось, что он вот-вот должен провалиться сквозь землю.
Мы принялись было за генеральский "гостинец", но прежде чем есть эту картошку, надо было хорошенько вымыть и доварить ее.
Поляков сидел, не прикасаясь к еде. Поочередно вынимая картофелины из пилотки, он долго разглядывал их, потом вдруг вскочил с места. Швырнув немецкое угощение на землю, он начал топтать его ногами. Не проронив ни звука, он давил картофелины каблуками, ожесточенно плевал на них. Мы оторопело наблюдали за всем этим. Наконец Поляков в отчаянии опустился на землю, схватился за ворот гимнастерки и с треском разорвал ее донизу. Из груди его вырвались рыдания.
Закрыв лицо руками, он вытянулся ничком и замер. Только время от времени по всему его телу пробегала судорога.
В тот день весь лагерь только и говорил про Полякова. А наутро мы увидели его труп, почерневший, холодный. Поляков удавился. Кто-то уже успел закрыть лицо покойника пилоткой. Под пилотку была подсунута немецкая прокламация. Бумагу трепало при каждом дуновении ветра, и казалось, что это вздрагивает еще неотошедшая душа Полякова.
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
Прошла неделя. Пленные начали пухнуть от голода. Многие уже с трудом поднимались с места.
На седьмой день в лагерь въехали одна за другой две грузовые машины. Немецкие солдаты поспешно откинули брезентовый полог.
Кузова были набиты белым хлебом. Эта неожиданность мигом подняла всех на ноги.
- Хлеб привезли, хлеб! - уже кричал кто-то. - Вот зря Поляков удавился, получил бы сегодня свой долгожданный паек...
- Смотри-ка, - протянул другой, - в самом деле, хлеб...
Нас строем пропустили мимо машин. Немцы, пересмеиваясь, раздавали каждому по целой буханке. Но люди, получившие хлеб, почему-то морщились и, разочарованно разглядывая его, качали головой. Я вместе со всеми подошел к машине и тоже получил буханку. Взяв ее в руки, я сразу понял, в чем дело. Хлеб был зеленым от плесени. Не успел я отломить кусок, как меня затошнило от едкой горечи. Местами в буханке темнели черные пятна.
Видимо, этот хлеб залежался где-то или, скорее всего, его завалило в каком-нибудь складе во время бомбежки. Теперь его нашли и вот раздают нам.
- Ребята, - сказал один из солдат. - А ведь Поляков, ей-богу, не стал бы есть такой хлеб. Ну, ты погляди, - и солдат стукнул куском о кусок. Пошла тонкая зелёная пыль. Солдат присел на корточки и задумался.
Вскоре в цистерне из-под бензина нам привезли воду. Весь лагерь - кто с котелком, кто с гильзой от снаряда, кто с каской - повалил к машине. Пленные крошили испорченный хлеб в холодную воду и пытались "угощаться" генеральским гостинцем. Некоторые пробовали сделать хлеб съедобным, промыв его в воде и высушив на солнце. Но и "мытые" куски были не менее горькими. Их уже вовсе нельзя было взять в рот.
Гитлеровцы группами стояли за воротами и смотрели на нас. Переговариваясь, они тыкали в нашу сторону пальцами и хохотали.
Все эти дни мы жили надеждой на близкое освобождение. По лагерю ходили разговоры, что наши вот-вот перейдут в наступление и немецкие войска окажутся в кольце: их для того и заманивают подальше, чтобы потом окружить и уничтожить.
Но день шел за днем, и эти разговоры слышались все реже. Надежды гасли. Больше не слышно было ни орудийного огня, ни взрывов авиабомб. Чем дальше уходил фронт, тем больше отдалялись мы от родины, тем выше и холоднее становилось над нами солнце.
Немцы все пополняют лагерь новыми пленными. Нам не дают с ними встречаться. Новичков загоняют на другую половину двора, отгороженную колючей проволокой. Но друзья все равно отыскивали друг друга.
- Эй, Петро! - кричат с нашей стороны. - Здорово! Как там наши?
Петро, услышав оклик, идет к заграждению и, видимо, сам не знает, то ли радоваться встрече с другом, то ли поражаться происшедшему.
- Васька, Вась, - кричит он товарищу, - и ты тут?
- Как видишь, - отвечает Васька.
