Я привстал с места. Попробовал шевельнуть руками. Силы еще не совсем оставили меня.
Перед рассветом пришли Панченко с Никитой. Говорили они шепотом.
- Ну, пора.
Эти слова молнией пронзили меня. Настало время! Настало время бежать! "Может, через час мы уже будем на воле", - думал я возбужденно.
- Вставай, - сказал Панченко и взял меня под руку. Он хотел поднять меня на ноги.
- Нет, я сам, - сказал я и, собрав все силы, встал. Но не успел я и шагу ступить, как меня будто подкосило. В подошвы впились тысячи игл. Голова закружилась.
В таком состоянии я не мог двигаться. В побеге я обрек бы друзей на верную неудачу. Со мной погибли бы еще двое.
Я не имел права становиться обузой для них.
Раздумывать было некогда. Каждая минута на счету. Нужно было сказать свое слово.
- Не под силу мне, - выговорил я с трудом.
- Как это "не под силу"? Дурак! Мы же сами поведем тебя, - возмущенно проговорил Панченко и снова взял меня под мышки, пытаясь поднять.
- Уходи, уходи! - едва не крикнул я, отталкивая его.
Друзья делали вид, что не придают значения моему состоянию. Никита пощупал мне лоб рукой.
- Никакой температуры нету, - проговорил он.
- Да он просто ломается! - вставил Панченко.
Я чувствовал, что они норовят как-нибудь подхватить меня с места и унести. Но было поздно. "Все равно умирать, - решил я. - Выберутся товарищи благополучно - расскажут про меня. И когда-нибудь весть обо мне дойдет до родины. И не всеми забытый уйду я из жизни". Только этого я и хотел теперь. Горька была мне эта разлука, но - неизбежна.
- Чего вы дожидаетесь? Уходите. Никуда я бежать не собираюсь...
- Неужели так и расстанемся, - тихо проговорил нагибаясь Никита, ко мне. И я почувствовал, как крупная капля упала с его щек мне на лоб. Это разозлило меня. Но ведь в этой слезе была и любовь друга... Хотелось разреветься, как мальчишке. Губы вздрогнули, но я взял себя в руки.
- Прошу вас, уходите, пожалуйста, и оставьте меня в покое. Понимаете? - сказал я, порываясь подняться из последних сил. - Последнее мое вам слово: добирайтесь живыми-здоровыми до своих, а от меня поклон...
Что было потом, я уже не помню.
...Кто-то пожал мне руку, кто-то расправил на мне шинель. Стало хорошо и покойно. Словно какая-то добрая сила приняла меня на свои мягкие крылья и помчала куда-то далеко-далеко.
Я открываю глаза. Вокруг лежат какие-то тощие люди. Руки у них тоненькие, шеи - как веревочки, головы огромные. Носы заострены, щеки провалились. Я гляжу, никого не узнавая вокруг.
Люди разговаривают на непонятном мне языке. Я удивленно озираюсь, пытаясь хоть что-нибудь припомнить.
Ведь я только что был дома, играл с дочкой на улице. А сейчас очутился на какой-то другой земле. Ничего не понимаю.
Постой-ка, ведь я болел. Ну да, болел. Выходит, все, что я сейчас вижу, - это только бред, только обман зрения, мираж какой-то. Я опять закрываю глаза, чтобы снова забыться.
- Ну, брат, крепко же тебя потрепал тиф, уж я думал, концы отдаешь... - неожиданно прозвучало рядом.
Я с трудом приподнялся, сел и посмотрел на говорившего.
- Кто вы? Я не узнаю вас.
- А после болезни, дружок, это всегда так, - ответил сосед и о чем-то задумался. - Мы с тобой виделись в том бараке, помнишь, я сидел, рисовал, а ты подошел и стал смотреть...
- Позволь, а где мы сейчас находимся?
- Мы в лагере, в плену.
Не успел он проговорить это, как я встрепенулся, будто только что свалился с неба. Все стало понятно. Увы, сон я принимал за явь, а явь казалась мне бредом.
- Это правда?! - вскрикнул я в ужасе.
Парень молчал. Тут я сразу припомнил друзей: Никиту, Панченко, и невыразимая тяжесть обрушилась на сердце. Я невольно опустил голову. Они уже на воле. А я остался. И смерть меня не пожалела - не вырвала из когтей страданий и позора.
С друзьями мне уже не встретиться больше. Они сейчас далеко от лагеря.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я вспоминаю их. И мне думается: а возможно, я когда-нибудь еще встречусь с ними. Может быть, моя повесть дойдет до них, и друзья откликнутся...
ВЕСЕННЯЯ КАПЕЛЬ
Мало-помалу я пошел на поправку и вот уже несколько дней как заново учусь ходить на собственных ногах. Оказывается, это довольно трудное дело. Болезнь и голод совершенно лишили меня сил. После каждых двух-трех шагов приходится прислоняться к чему-нибудь или присаживаться, чтобы отдышаться.
