В начале девятого я сказал:
— Хлопцы, сегодня, кажется, пятница? А что, если нам смотаться по домам? Пока грязью не заросли.
Зураб неожиданно обрадовался:
— Ох, надо бы, надо бы! Который день дети непоротые.
Петров, которого никто нигде не ждал, кроме непочатой бутылки, буркнул недовольно:
— Вам бы, я вижу, только предлог найти, чтобы смыться. Работнички хреновы!
Его один голос против двух оказался недействительным, и мы расстались до утра.
Ровно в десять я вошел в свой подъезд, где почему-то ни одна лампочка не горела. Вдобавок и лифт не работал. Бегом я взлетел на пятый этаж, предчувствуя, что ничего хорошего меня там не ждет. В щелку под дверью пробивалась полоска света. Я отпер и вошел. Катя сидела на полу под вешалкой, привалясь к стене, и тихонько, по-щенячьи поскуливала. Рубашка на ней была разорвана до пупка и живописно свисала с одного плеча. Левая сторона лица распухла и отдавала синью, словно ее прогладили утюгом. Широко открытый правый глаз она устремила на меня, но в нем было мало жизни.
— Кто?! — спросил я.
В ответ неясное бормотание из разбитого рта.
Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чифиря.
Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и напоил горячим чаем с медом и молоком.
История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя позже обычного, в восьмом часу, потому что накануне выскребла, выскоблила всю квартиру, а сегодня надумала переклеить обои на кухне: заезжала в «Тысячу мелочей» и еще в два хозяйственных магазина, но так и не подобрала ничего подходящего. На автобусной остановке к ней привязался высокий симпатичный парень и предложил донести до дома сумку с продуктами. Поклялся, что никогда не встречал девушку с такой потрясающей фигурой. У нее не возникло и тени подозрения в его неискренности. Она привыкла к тому, что мужчины день и ночь рыщут по городу и ищут, где им обломится. Но она, Катя, никогда не знакомилась на улице («А я?» — «Ты — особый случай!») и держала себя с парнем хотя и корректно (чтобы не злить), но строго. Заподозрила неладное только тогда, когда к ее провожатому возле самого дома присоединился второй юноша, ухватистый громила с наглыми, «взъерошенными» глазками. Естественно, она не собиралась идти с ними в подъезд, начала упираться, но они ее туда втолкнули. Как на грех, возле дома никого не было и в подъезде было темно. Катя им сказала: «Ребята, вот у меня в сумочке семьдесят тысяч и еще есть золотое колечко. Берите, только не бейте!» Они так загоготали, словно услышали анекдот.
— Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.
Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что-то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот мальчик, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое-как Катя добралась, доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее волтузили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»
— Ты понимаешь что-нибудь? — спросила Катя. — Что значит — аванс? Они еще меня будут бить?
— Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.
Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:
— Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?
