Теперь я стал Труподавом.
Манхэттен - настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это время один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.
– Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, - сказал он.
– Роскошный афоризм.
– Иди куда подальше. Я тоже когда-то был человеком.
– Извини.
– Ладно, прощаю. Вот что, о саламандрах я тебе рассказал. Гадостный способ протянуть ноги, но по крайней мере окончательный. Когда они тебя прикончат, даже мокрого места не останется. Но Труподав гораздо хуже. Это паразит. Настоящей, собственной индивидуальности у него нет, поэтому он лепит свою личность из кусочков всего, что в тебе есть гнусного. Из твоих пороков, из животной похоти. Он дарит тебе бессмертие - вот только больно уж оно мутное. Помнишь, в одном старом мультике страхолюдная жаба говорила: «Поцелуй меня и будешь жить вечно - станешь жабой, но бессмертной». - Кобольд скривился. - Если будет выбор, сдавайся саламандре.
– Ты вроде бы сказал, что я буду сам себя выслеживать.
– Иногда Труподав разрывает тебя надвое и позволяет одной из половинок убежать. До поры до времени.
– Зачем?
– Ноль понятия. Может, ему нравится в кошки-мышки играть. Развлекается он так, наверное.
Отделенный от Манхэттена миллионом миль, я подумал: так вот что со мной сталось. Убежал я далеко, но теперь всему конец. И ладно. Главное - это сокровищница воспоминаний (прекрасных, восхитительных воспоминаний), куда меня сгрузил Труподав. Я купался в них, как в море, подбирал всякие разности - то зимний закат, то жжение в коленке (это я, девятилетний, повстречался с медузой). Ну и что, если я уже начинаю распадаться? Я был опьянен, одурманен, наполнен энергией неопосредованных переживаний. Я упивался жизнью.
И тут по столбику взобралась Вдова. Она искала меня.
– Кобб?
За это время Труподав отошел по решетке от ворот - выбирал, где бы меня переварить с комфортом. Увидев Вдову, он машинально за-парковал меня в воспоминании о сером дождливом дне в салоне машины «форд-фиеста» рядом с вокзалом на Тридцатой улице. Мотор работал, печка и «дворники» тоже, и, чтобы заглушить шум, я включил радио, резко нажав на рычажок. В салон машины ворвался Бетховен. «Лунная соната».
– Не дури, крошка, - сказал я. - Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх. Она избегала смотреть мне в глаза. Жалобно-писклявым голоском, от которого у меня зубы заныли, она произнесла:
– Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?
– Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? - я изо всех сил старался вести себя благоразумно. - Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим, как культурные люди.
Она слегка заерзала на сиденье, поправила подол. Привлекает внимание к своим длинным ножкам и аппетитной попке. Пытается голову мне задурить. Да, эта дрянь умеет поворачивать нож в ране. Даже сейчас, плача и умоляя, она отлично осознает, как сильно меня возбуждает. И хотя мне самому было противно, что ее актерские штучки на меня так действуют, я почувствовал, что завелся. После ссор у нас всегда все в порядке с сексом.
Я сжал свой гнев в кулак и засунул в карман. Одновременно размышляя, что с огромным удовольствием врезал бы ей хорошенько. Она сама напрашивается. Вполне возможно, что в глубине души ей этого даже хочется; у меня частенько возникали подозрения, что ей нравится, когда ее бьют. Однако поддаться этому порыву я не успел.
Воспоминание прокручивалось передо мной, как пленка в видеомагнитофоне, неизменное, неостановимое.
И параллельно, точно галлюцинацию или наложенные друг на друга передачи разных каналов на экране барахлящего телевизора, я видел Вдову. Наполовину выбравшись наружу, она остолбенела от ужаса. Она трепетала, как пламя ацетиленовой горелки. В воспоминании она что-то мне говорила, но мое сердце переключилось с прошлого на настоящее, соответственно искажая восприятие. Вокзал, машина, движения «дворников», музыка - все это угасло до еле слышного шепота в дальнем уголке моего сознания.
