Как известно, Дж. Фостер, автор книги «Жизнь Чарлза Диккенса», обнаружил в архивах покойного писателя неопубликованный отрывок, явно предназначенный для включения в одну из последних глав «Эдвина Друда». Профессору Флурнуа показалось невероятным, что автор, помнивший написанное при жизни так хорошо, что не позволял более чем трём персонажам появиться в каждой очередной «потусторонней» главе, смог позабыть о фрагменте, заготовленном заранее.
Он счёл, что «дух» Диккенса (если это был действительно он) хоть как-то намекнул бы в своей посмертной работе на существование этого отрывка.
В предисловии к продолжению «Эдвина Друда» Т.П.Джеймс открыто признаёт, что читал многие произведения Диккенса, в том числе и его последний роман. «Значит, у медиума было два с половиной года, чтобы усвоить прочитанную часть романа, и ещё полгода на то, чтобы «автоматически» дополнить написанное, — заключает Флурнуа. — Согласимся же, что всё это несколько ослабляет эффект «чуда», которым нас пытаются удивить».
Я тут могу сказать лишь одно: тот факт, что во второй части романа, полученной медиумом после смерти автора, нет заранее заготовленной главы, ровно ничего не значит. И живых-то авторов вдохновение подчас уносит далеко от намеченных планов. Стоит ли ждать особой последовательности от умерших?
Вацлав Нижинский, возможно, величайший гений балета всех времён, имел более чем сомнительное счастье скончаться дважды. Для мира искусства Нижинский умер после поступления в психиатрическую клинику, где в странных, но по-своему счастливых грёзах ему суждено было провести без малого двадцать лет.
Второй раз, в апреле 1950 года, он умер понастоящему, в ясном сознании, но очень несчастным. Нижинского так долго считали умершим, что известие о его реальной кончине явилось потрясением для тех, кто видел на сцене этого великого мастера и бережно, как редкую жемчужину, хранил в себе воспоминание о шедеврах его утончённейшего искусства.
За все эти годы написано о Нижинском было немало: тем более удивительным представляется тот факт, что многие тайны его жизни и творчества так и остались неразгаданными. И попрежнему нам почти ничего не известно о мистическом аспекте этого выдающегося таланта.
В своей книге «Театральная улица» Тамара Карсавина вспоминает о том, как, наблюдая за репетициями в одном из залов Императорского театрального училища Варшавы, она обратила внимание на странного мальчика, который с противоестественной лёгкостью взмывал намного выше своих товарищей. Поражённая балерина подошла к преподавателю, Николаю Легату, и спросила, как зовут необычного ученика. «Нижинский, — ответил тот. — Этот чертёнок никогда не попадает в такт: опускаться не успевает!»
Разумеется, способность некоторых танцоров дольше обычного зависать в воздухе замечалась и прежде. «Он так и остался бы парить в вышине, если бы не опасался унизить тем самым других учеников», — писал о своём знаменитом сыне Огастесе Вестрис-отец. «Она могла бы пройти по воздуху над кукурузным полем, не смяв ни стебелька», — говорили о великой Марии Тальони. Так же и Нижинский — если оставить в стороне восторженный тон — определённо обладал совершенно объективной способностью подниматься вверх на очень большую высоту и некоторое время почти неподвижно застывать в высшей точке своего полёта. Вопрос, интересующий нас в первую очередь, можно сформулировать так: что такое есть этот дар — рудиментарная форма левитации (феномена, известного каждому, кто более или менее интересуется парапсихологией) или всего лишь иллюзия?
Обратимся к свидетельству Сайрела У.Бомона. «Нижинский обладал фантастическим даром полёта, позволявшим ему приземляться и подскакивать вновь с живостью теннисного мячика, — пишет он в своих воспоминаниях. — Тот невероятный прыжок, которым он — эльф в «The Spectre de la Rose» — влетал на сцену из розового сада через эркер и опускался подле юной девушки, спавшей в кресле, навсегда останется в памяти очевидцев. Вспышка розоватого света — и вот он уже описывает грациозные параболы: совсем как кузнечик, перелетающий с одной травинки на другую. Ни напряжения на лице, ни каких-либо признаков волнения, ни даже обычных глухих ударов стопы об пол: он действительно превращался в невесомый лепесток розы, подхваченный ночным ветерком и влетающий в открытое окно.
